Неопалимая - Маргарет Роджерсон

– Ты боишься, – поняла я вслух.

– Полагаю, ты находишь это забавным, – произнес он ядовитым голосом, за которым скрывалась подступающая, но уже бурлившая истерика.

– Нет, – ответила я, чувствуя себя не в своей тарелке.

– Ты же монашка, в конце концов. Ты будешь рада запихнуть меня обратно в реликварий, как только закончишь со мной…

– Восставший.

– Я знаю, будешь. Это то, что делаете вы все, отвратительные монашки. Это то, что сделала Евгения – даже после того, как она пообещала…

– Восставший!

– …после того, как она пообещала, что не будет жертвовать собой, и ты такая же, как она – ты бы в один миг вышвырнула свою жизнь, если бы сочла, что это послужит твоей проклятой Госпоже…

Его голос стал громче. У меня кружилась голова, сердце колотилось слишком быстро, короткими толчками. Я подумала, что могу потерять сознание.

– Восставший, успокойся.

– Успокоиться? – прошипел он. – Успокоиться? Неужели ты воображаешь, что можешь хотя бы начать постигать, каково это, спустя лишь несколько лет, проведенных в жалком человеческом сарае? Я был заперт в реликварии на века в безмолвии и тьме. Я убью всех вас, прежде чем позволю вам вернуть меня обратно. Убью всех вас! – прорычал он и вцепился в меня, словно пес в кость, сбив на колени.

По нелепому стечению обстоятельств, решетка оказалась прямо перед нами. Теперь я могла разглядеть ее со своего места на земле – квадрат водянисто-серого света в потолке туннеля. Но не имела возможности добраться до нее, потому как Восставший пытался овладеть мной.

Его присутствие наполняло меня, грязное и маслянистое от злобы, лишая собственных чувств. В ушах стучала кровь; клочок неба, видневшийся сквозь решетку, то темнел, то светлел преед глазами. Я приставила кинжал к руке и услышала, как зашипела кожа, но Восставший лишь сильнее забился. Я ощутила вкус меди.

Прежде, в Наймсе, я думала, что сражалась с ним, пребывающим в полной силе. Теперь же гадала, не сдерживался ли он тогда.

Я находилась в его власти. У меня даже не было реликвария. Когда я позволила Маргарите оставить его у себя, то доверилась Восставшему в той же степени, что и ей, потому что знала, что шантажировать его уничтожением реликвии больше нельзя. Я бы не смогла пройти через это – не после того, как разглядела в нем человека. Я не могла угрожать ему подобным образом так же, как не могла пнуть ту испуганную козу в Наймсе, чтобы заставить ее повиноваться, или запереть молчаливую, дрожащую десятилетнюю себя обратно в сарай.

И пока он боролся со мной, твердя «Я убью вас всех» и «Я разорву твою жалкую душу в клочья», меня вдруг осенило, что он может даже не понимать, что говорит. Мне не стоило советовать ему успокоиться, потому что он не мог этого сделать, так же как я не могла превозмочь вонь и жар от огня чучела или игнорировать людей, уставившихся на меня в доме Элейн.

В этот момент я поняла, что он не пытался овладеть мной специально.

Не то чтобы это откровение помогло; я по-прежнему не знала, что делать. Схватившись за голову, снова вспомнила о козе, которую пинали, били и кричали на нее до тех пор, пока она не научилась только кусаться. Разговор с духом, казалось, менял ситуацию, даже несмотря на то, что он не понимал слов.

– Все в порядке, – выдохнула я. – Все в порядке.

– Я убью вас, – рычал он.

– Все в порядке. Никто не причинит тебе вреда.

Я понятия не имела, откуда в моей памяти всплыли эти увещевания. Кто-то должен был сказать их мне, чтобы потом я смогла повторить их козе, несмотря на то что у меня не осталось воспоминаний об этом. Не мои родители, уж точно. Возможно, матушка Кэтрин, которая несла мое одержимое и обожженное тело в монастырь, гладя меня по волосам.

Я не могла сказать, слушал ли меня Восставший, но восстановила контроль над собой в достаточной степени, чтобы протянуть руку и потащиться по полу туннеля к слабому свету, проникающему через решетку. Уверенности, что смогу добраться туда, у меня не было, но попытаться я должна. И я двигалась, по одному мучительному рывку за раз.

– Я больше никому не позволю причинить тебе боль, – сказала я.

Это была самая абсурдная вещь, какую только можно ляпнуть такому существу, как Восставший, но в то же время и нет, потому что я была уверена, что никто и никогда не говорил ему ничего подобного за все долгие века его существования. И это сработало. Восставший перестал забрасывать меня словами. Вместо этого начал пронзительно кричать, беззвучно завывать и рвать меня своими когтями. Стало больно, но это была знакомая боль, та самая, которую я причиняла себе столько раз в сарае. Тогда я поняла, что с нами действительно все будет в порядке, потому что уже пережила это раньше, и переживу снова.

– Мы почти на месте, – заверила я его и на последнем издыхании потратила остатки сил, чтобы втянуть себя в серую лужу света на полу туннеля.

Восставший издал ужасный вопль и снова начал метаться, но теперь он чувствовал себя слабее. Это был другой вид борьбы – отчаяние от осознания того, что после окончания схватки ему придется столкнуться с тем, что он натворил. Мне было знакомо и это чувство.

Мне, козе, Восставшему – в конце концов, мы не сильно отличались друг от друга. Возможно, в глубине души каждый был лишь напуганным животным, боящимся, что ему причинят боль, и это объясняло все запутанные, подлые и ужасные вещи, которые мы совершали.

Леандр был прав. Он меня недооценивал. Восставший, быть может, и монстр, но он – мой монстр. Я обхватила себя руками и не отпускала, пока он кричал, дрался и царапался. Я держалась, пока наконец он не обмяк.

К моему глубокому облегчению, никто из нас не захотел говорить об этом после. У меня болело все тело, и было чем занять свои мысли. Некоторые из них – идеи, которые я не хотела рассматривать слишком пристально, они кружили на поверхности моего сознания, подобно акулам.

Теперь, когда мы вернулись на улицы, я знала, что столкнуться с ними мне придется нескоро. Следы гари на алтаре. Кость пальца святой Евгении, почерневшая от огня.

Но пока что я сосредоточилась на текущих проблемах. Первое, что обнаружила, поднявшись на поверхность, – это то, что наступила ночь; серый свет, пробивавшийся сквозь решетку, принадлежал луне, сверкавшей над городскими крышами, точно яркая серебряная монета. Улица выглядела пустынной, но я все равно удостоверилась, что за мной никто не следит, прежде чем задвинуть решетку на место.

Присутствие Восставшего ощущалось словно синяк, тупой и мучительной болью. Он почти не разговаривал со мной, пока я лезла наверх; лишь вяло произнес «кинжал», оставив меня в общем-то догадываться, что следовало использовать лезвие как рычаг, чтобы поддеть решетку. Он ничего не сказал и теперь, когда я сунула кинжал за пояс, где он будет скрыт плащом.