Аромат изгнания - Ондин Хайят

Дорогая Селена,

Прости, что не написала тебе раньше, но я так занята, что совсем не было времени. Я живу чудесно, особенно с тех пор, как появилась Луна. Это маленькое солнышко только что сделало свои первые шаги и сияет во всей квартире, заливая ее светом. Она такая живая, веселая, полная жизни! Она напоминает мне тебя, Селена. Мне бы так хотелось, чтобы она была на тебя похожа, чтобы обладала твоей силой, если ей выпадут тяжелые дни. Я счастлива, что в ее жилах течет твоя кровь, кровь Саламе, с ней она многое сможет. Я вся в трудах, и мне безумно нравится жизнь молодой жены. Жорж такой добрый, что у меня даже слезы наворачиваются. Ты будешь рада узнать, что я снова пишу стихи, но пока никому их не показываю. Я скучаю по тебе, по нашему хохоту вдвоем, по нашим падающим звездам в небе над пансионом и всему остальному.

Любящая тебя подруга

Луиза

Севрский договор был подписан 11 августа 1920 года. Этот договор закрепил распад Османской империи. На северо-востоке должна была образоваться Армянская Республика. Но он так и не вступил в силу…

Рождество 1920 года было особенно грустным: в декабре Красная армия вошла в Ереван, и Армения стала советской республикой. Все наши мечты о независимости рухнули, и я снова увидела лишь бесконечное проклятье, вечно нависавшее над моим народом. Три года спустя договор, подписанный в Лозанне 24 июля 1923 года, зафиксирует границы современной Турции. Он придет на смену Севрскому договору, и в нем не будет даже упоминания о существовании Армении.

Тогда, дорогая моя детка, я захотела окончательно оторваться от своих корней и больше не быть армянкой. Все это принесло мне лишь страдания и скорбь. Я совсем потеряла интерес к политике, решив, что лучше все забыть. Как я ошибалась! Память помнит помимо воли, потому что она не только запечатлена в наших душах, она – нить, из которой соткана сама история наших жизней.

27

Через год Жорж пришел однажды вечером с работы и позвал меня в гостиную.

– Луиза, мы переедем в Бейрут. Я открываю там филиал.

Я не нашлась, что ответить, но знакомый страх захлестнул меня всю.

Я не хочу уезжать! В Алеппо моя голубая комната, лавка армянина на углу, моя жизнь. В Алеппо Мария, хоть я и не имею права видеться с ней.

– Мы не можем побыть здесь еще немного?

– Бейрут тебе очень понравится, Луиза, вот увидишь.

– Но Жорж… Я не могу уехать. Пока еще нет!

Я отчаянно цеплялась за события моих рваных дней, хоть они и повергали меня в глубокое смятение. Я не хотела покидать все, что мне было знакомо, и начинать все заново где-то еще, снова и снова.

– Луиза, ты полюбишь страну кедров. Доверься мне, – убеждал меня Жорж.

Все всплыло в памяти: фото моего кедра на стене моей комнаты в Мараше, мы с Марией слушаем его дыхание, прижавшись ухом к снимку… Мои родители познакомились в Бейруте. Что же найду там я?

Я собиралась медленно, складывая в чемоданы вещи, которыми не дорожила и вполне могла бы оставить. Мои дни были заполнены мытьем, уборкой, сборами. Мне хотелось увезти с собой нашу голубую комнату с ее лавандовым облачком. Но небо мне не принадлежало…

Перед отъездом я получила разрешение повидать Марию, все за той же душной решеткой. Марию и ее восемнадцать лет в черном одеянии. Марию, по-прежнему девственно-чистую. Я взяла с собой Луну, она ее еще не знала. Какой любовью заблестели глаза сестренки! Она была бы в сотню раз лучшей матерью, чем я, она, маленькая Мария с таким нежным сердечком, что порой оно, испугавшись, переставало биться. Решетка была мне особенно невыносима в тот день.

Я хочу прижать тебя к себе, Мария, я хочу тебя обнять, а руки мои уходят.

Я почувствовала, что мой отъезд взволновал ее. Она снова стала ребенком, каким еще была до веры в своего Бога.

– Но… вы долго пробудете в Бейруте?

– Не знаю, Мария. Но я буду думать о тебе каждый день и приеду тебя навестить. Обещаю.

Наши взгляды, запечатлевшие одно и то же, с размаху столкнулись. Я чуть не закричала. Уберите эту решетку, заключившую в тюрьму жизнь!

Поедем с нами, Мария, не оставайся одна в клетке ночи. Я о тебе позабочусь. Прошу тебя!

Луна протянула к ней ручонку. Их пальцы соприкоснулись сквозь решетку. Волнение захлестнуло Марию. В эту минуту она в точности походила на маленькую Марию из пустыни, бежавшую от волков, принужденную шагать по пути непонимания. Монахиня объявила, что встреча окончена, но Мария не двинулась с места. Бесконечно долго сидела она неподвижно, затерявшись взглядом в моих глазах, глядя в наши воспоминания. Я достала из сумки флакончик с лавандой, который всегда был со мной, и нанесла несколько капель на ладонь. Положила руку на решетку. Мария долго вдыхала запах.

Это букеты прошлого. Однажды я буду новым детством и заново напишу мелодию ветра…

Пора было уходить. Последний взгляд, украденный у прощания, рука, поднятая над вечностью, убегающий клочок черной ткани и дверь, закрывшаяся за всеми грядущими днями… Я не двигалась, прижимая к себе Луну. Ее плач привел меня в себя. Я медленно вышла из монастыря, вспоминая каждую черточку лица Марии, цвет ее глаз, ее белоснежную кожу, прелестный носик, тонкие руки.

Мария – фея. Она родилась там, откуда я пришла, она знает то, что знаю я.

Я не уезжала слишком далеко, но она не поехала со мной, и мне пришлось оставить ее в заточении. По пути домой я прошла мимо лавки Ары Назаряна, но у меня не хватило духу с ним проститься.

Наш последний вечер в Алеппо был печальным. Я жадно всматривалась в каждую комнату квартиры и выходила на балкон, чтобы в последний раз услышать знакомые уличные шумы. Что найду я теперь на своем пути? Голос Жоржа вывел меня из оцепенения.

– Луиза, иди спать!

– Минутку…

Минутку, чтобы подумать, минутку, чтобы привыкнуть к завтрашнему дню, минутку, чтобы предупредить родных о моем отъезде. Если Жиль живет на большом облаке, что покачивается рядом с луной, сможет ли он найти меня в Бейруте? Или снова потеряет меня в пыли дней? Нашепчет ли ему падающая звезда, где я?

Наутро мы покинули Алеппо. Последний взгляд на прошлое, удаляющийся город… Моя жизнь в машине и мое сердце