Аромат изгнания - Ондин Хайят

не молчал, его рокот было не спутать ни с каким другим. Он дышал, потягивался и трепетал под негой своего неба. Среди раздраженных автомобильных гудков город заполнял голос муэдзина, глухой и протяжный. Низкий, монотонный, он пробирался по улицам, торя темные аллеи. Он поднимался над городом как мистическое желание, которое будило прохожих, придавленных влажной жарой. Запах помойки и стряпни летел над сухими тротуарами. Визжали тормозами машины, орали коты. Я замечала орфографические ошибки на вывесках магазинов, телефонные провода обвивались вокруг старых столбов электрическими спагетти. Смех торговцев и липнущая к белым зданиям пыль задавали ритм жизни. Мои пустыри оставались пустырями, иссушенными скитанием. По утрам я пила кофе с кардамоном на мозаичной террасе, слушая муэдзина. С Луной становилось с каждым днем все труднее, как будто она устала выклянчивать редкие рассеянные поцелуи. Часто она выбегала на террасу и швыряла на пол одну из своих кукол, ожидая от меня реакции, все равно какой. Но я никогда никак не реагировала. Она убегала в свою комнату, а я оставалась сидеть неподвижно, уставившись на куклу, которая так же неподвижно лежала на прекрасной мозаике. На улице суетились торговцы, предлагая свои фрукты и овощи певучими голосами, перемешанными с молитвой. Жара и пыль уже жгли мне ноздри. Позже я буду петлять по улицам в поисках манакиша, горячего мягкого пирога, посыпанного тимьяном. Куплю газету на улице Фурн-эль-Хайек, у продавца, который помнил, что встречал папу в одну из его поездок. Он спросит, как я поживаю, и я отвечу ему как всегда: «Все хорошо» веселым голосом. Я знала, что он рассмеется, и зубы у него будут такие же желтые, как вчера. Я больше не задавалась вопросом, чем буду заниматься завтра, и вечером никогда толком не знала, что делала весь день. Я не мешала времени течь, как ему хочется. Его поток был непрерывен. Оно то поджидало, то бежало, забывалось в цветущих садах и, наконец, засыпало. Все здесь пахло, сухим запахом уличной пыли или изобильным – маринованной курицы. Едким запахом помоев или нежным – трепещущей земли. Я полюбила вкус Ливана. Он наполнял ароматами мои сны. Это был вкус чеснока, петрушки и тимьяна, утра, полного кардамона, и неба, которое улыбалось над крышами домов.

Каждое воскресенье мы отправлялись на экскурсию, Жорж непременно хотел, чтобы я освоилась в этой стране, планируя в ней остаться. Мы находились под французским протекторатом. Я иногда говорила на этом языке, который учила в школе. Я помнила уроки сестры Анаис: «Je, tu, il, nous, vous, ils»[8]. Однажды, по дороге в Триполи, я увидела палатки армянских беженцев, теснившиеся на пустыре. Мое сердце остановилось. Тысяча позорных картин бросилась мне в лицо: изнурительный переход через пустыню, душные лагеря, грязь и смерть, царящие повсюду, изничтожающие наши жизни, сотрясающаяся от рыданий Мария, отчаянным голосом зовущая маму и Прескотта, мое замаранное тело на пыльной дороге… Я отвернулась.

Наконец мы приехали в Триполи. Со стен маленького замка Муссалайха я смотрела на дома, прилепившиеся друг к другу до духоты. Букеты белья расцветали на грязных террасах. На извилистых улочках восточных базаров ремесленники резали по дереву и ковали медь. Я нашла Триполи шумным и пестрым, душным и завораживающим. С удовольствием пробовала я восточные сладости: знуд-эль-сит, тончайшее хрустящее слоеное тесто с легким ароматным кремом, карабиж, фисташковое лакомство, скрытое под душистым муссом. Луна обожала его и походила на маленького Деда Мороза с сахарной бородой. Янтарные завитки тонкого, как ниточки, теста соседствовали с фисташками и миндалем, а розовая вода тихонько засыпала в сахарном сиропе.

В следующие выходные мы отправились в горы. Я поднималась все выше, карабкаясь по невидимым ступенькам, чтобы коснуться неба.

Там, на облаке, Жиль. Однажды я протяну руку и почувствую его прикосновение…

Стемнело, надо было возвращаться. Жорж и Луна обогнали меня. Я остановилась, давая своей душе настояться на этом дивном пейзаже. Ливан раскинулся у моих ног в полноте огней, создававших иллюзию, что я не одна. О чем думают все эти люди, увязающие в каждом из городов мира? Просыпаются ли они порой ночами, взмокшие от неотвязных вопросов, пьяные от ответов? Бывает ли, что утро придавливает их на мгновение, когда они открывают глаза? Мир вдали продолжал свой бег, свое глухое кипение. Саламе в Египте, Мария в Алеппо, а Жиль…

Где ты? Как бы мне хотелось быть с тобой рядом! Жиль, всех птиц мира не хватит, чтобы принести тебе мои зерна пшеницы и засыпать в твое сердце урожай детства. Ничего никогда не хватит.

Однажды вечером Жорж привел меня на высоту 950 метров, на склон горы Саннин, в ресторан, где все столики были заняты. Баранина с кедровыми орехами, табуле, чесночная паста и много других блюд теснились на радушно накрытом столе. Хумус, пюре из нута, и мутабаль, пюре из баклажанов, просыпались в вихре оливкового масла. Тонкие арабские лепешки забывались в нем.

– Ешь, Луиза.

Было жарко, смех змеился среди успокаивающего дыма наргиле. Запах медового табака пьянил меня. Певица отпускала арабские песни в небеса. Вино полилось в наши бокалы. Облако огней мерцало на соседней горе.

Я хочу все забыть, я не хочу больше дней, не хочу больше ночей.

Жорж смотрел на меня блестящими глазами. Возможно ли, что Луиза наконец счастлива? Он погладил мою руку с такой любовью, что я утонула в его глазах, убаюканная любящим взглядом.

Сегодня вечером я – то, что есть во мне лучшего. Сегодня вечером я – мой апогей.

Ночью дождь плакал над Бейрутом безутешными слезами. Никогда я не слышала такого ливня. Капли стучали по крышам, как пули вольных стрелков, и размывали небо. Я встала и бродила по квартире, закутавшись в мысли. Было тяжко, словно наступила ночь конца света, и мне подумалось, что утро никогда не придет. Я зашла в комнату к Луне. Она спала, прижав кулачок ко рту.

Почему же я не могу полюбить тебя? Почему я не мать?

Под утро белесый свет наконец забрезжил под потоками воды, которая продолжала изливаться на нас. Пришлось ждать целую неделю, пока туман вновь уступил место лету. Бурная вода унесла вечный осадок отсутствия. И однажды, невесть почему, солнце омыло небо и вернуло птиц, которые, казалось, вымерли. Жизнь пошла своим чередом, кипящая и хрупкая. Я дышала этой землей, больше всего на свете желая снова уплыть в бесконечность. Но мои зияющие раны постоянно напоминали мне о ночи, в которую я была погружена. Сердце по-прежнему липло к дегтю воспоминаний, накрывая каждое содрогание жизни, и голова