Приз - Полина Дашкова

— Нет.

— Вы в этом абсолютно уверены?

— Абсолютно.

— Но вы же не могли знать всех знакомых вашего дяди, всех доодного?

— Разумеется, всех — не мог. Но я достаточно хорошо зналсвоего дядю, и у меня есть очень серьезные основания утверждать, что сДраконовым он знаком не был. То есть, возможно, где-то они встречались. Дядялюбил ужинать в ресторане Дома литераторов. Однако ни при каких обстоятельствахон не мог обратиться с подобной просьбой к Драконову.

— Почему?

— Потому, — Приз понизил голос и заговорил хриплым, нервнымшепотом, — потому, что, если бы дяде Жоре и пришла в голову идея о мемуарах, онобратился бы к какому-нибудь другому писателю. Вам ясно?

— Не совсем.

— Мой дядя, генерал Георгий Федорович Колпаков, геройСоветского Союза, был русским офицером. Он кровь проливал за русскую землю. Иесли бы решил оставить после себя книгу воспоминаний, то на роль литературногообработчика пригласил бы русского писателя, а не Льва Абрамовича Драконова.

Приз ужасно возбудился. Изо рта полетела слюна. Выпалив всеэто, он сделал многозначительную паузу, глаза стали выпуклыми и блестящими, онсмотрел на Арсеньева так, словно ждал аплодисментов.

Арсеньев неуверенно кивнул. Он не знал, что сказать. ГенералКолпаков был антисемитом. Это ничего не доказывает и не имеет прямого отношенияк делу. Его племянник тоже антисемит. Правда, не афиширует этой своей проблемы.Наоборот, молодой политик Владимир Приз без конца повторяет, что все людибратья.

— А вы? — внезапно спросил Арсеньев. — Если бы вы вдругрешили издать книгу о себе, для вас имела бы значение национальностьлитературного обработчика?

Приз покраснел. Но не от неловкости, а от злости.

— Я пока не собираюсь писать мемуары. Я еще не в томвозрасте, чтобы думать о мемуарах.

— Итак, если я вас правильно понял, ваш дядя не был знаком субитым Драконовым Львом Абрамовичем, — уточнил Арсеньев после короткой паузы.

— Нет! — Приз оскалился и посмотрел на часы.

— И ни о какой совместной работе над книгой воспоминанийречи быть не может?

— Нет!

— Ну что ж, спасибо. Было приятно познакомиться.

Рукопожатие Приза оказалось таким влажным, что хотелосьвымыть руки.

* * *

Никому на лапу в больнице давать не пришлось. Единственныйохранник, дремавший у входа, ничего не спросил. В справочной объяснили, накаком этаже, в какой палате лежит обожженная девочка, которую сегодня снималотелевидение. Пришлось долго плутать по старому зданию, подниматься и спускатьсяпо лестницам.

— Вот так кто угодно может войти, — сказал Дмитриев.

Бокс находился в тупике, в глухом конце короткого широкогокоридора. Там дрожал слабый голубой свет. Вокруг ни души. Маша осторожноприоткрыла дверь.

Это была совсем маленькая комната, такая маленькая, чтоиз-за высоченного потолка казалась колодцем. Окно выходило в больничный сквер ибыло забрано решеткой. На койке спала девочка. Кисти рук перебинтованы, клоктевому сгибу тянулась трубка капельницы.

Дмитриев застыл в дверном проеме и шепотом, еле слышно,позвал:

— Васюша!

Девочка не шелохнулась. Маша шагнула к койке. В голубомслабом свете лицо Василисы казалось прозрачным. Влажные темные ресницы едвазаметно вздрагивали, под веками двигались глазные яблоки. Бледныепотрескавшиеся губы были приоткрыты. Ей снилось что-то, она тяжело, частодышала.

— Ну что же вы, Сергей Павлович, подойдите к ней, —прошептала Маша.

— Она спит.

— Все равно подойдите. А я пока найду кого-нибудь: дежурноговрача, сестру.

— Нет! Постойте! — он приложил палец к губам, поманил Машу ксебе и шепотом, на ухо попросил: — Понюхайте меня и скажите, перегаром непахнет? Я много выпил там, в «Останкино», перед эфиром. Вася с детстваненавидит запах перегара.

— Нет. Не пахнет.

— Вы уверены? — он вздохнул, покосился на спящую девочку,пошевелил бровями, тревожно размышляя о чем-то, и прошептал: — А вдруг она менявообще не узнает? У нее ведь шок.

— Перестаньте. Сейчас я сама ее разбужу.

— А вдруг мне не поверят, что я — ее родной дед? Она ведь неможет говорить, как она им подтвердит?

Пока они шептались, в коридоре послышались шаги. Кто-топриближался к боксу, и через минуту за приоткрытой дверью возникла высокаяфигура в зеленом халате. Волосы убраны под шапочку, лицо закрыто марлевоймаской. Маша не поняла, кто это, мужчина или здоровенная плечистая женщина.Фигура всего на миг остановилась перед дверью и тут же исчезла.

— Эй, погодите, одну минутку! — позвала Маша.

Никакого ответа. Мягкие, поспешно удаляющиеся шаги.

Маша вышла в коридор, постояла в замешательстве, глядя вследчеловеку в халате. Он — скорее все-таки он, а не она — свернул за угол. Коридоропустел.

— Маша, Маша, не уходите! — шепотом позвал Дмитриев.

Оставалось вернуться в палату. Девочка проснулась, открылаглаза.

— Вася, — виновато произнес Дмитриев и, со скрипом усевшисьна край койки, наклонился, поцеловал ее в щеку, — ты узнаешь меня?

Она привстала и тут же потеряла капельницу. Игла с кусочкомпластыря отклеилась, закачалась на трубке. Василиса не заметила этого,обхватила забинтованными руками шею деда, прижалась к нему и испуганноуставилась на Машу из-за его плеча.

— Васюша, маленькая моя, как же так? Я совершенно случайноувидел тебя по телевизору. Что с тобой случилось? Как ты попала в горящий лес?Сказали, ты не можешь говорить. Это правда?

Василиса слегка отстранилась, кивнула, приложила ко ртузабинтованную руку.

— Привет, Василиса. Меня зовут Мери Григ, — сказала Маша.

— Это журналистка из Америки, она меня сюда привезла, —объяснил Дмитриев, — если бы не она, я бы вряд ли так скоро добрался.

— Тебя смотрел психолог, психиатр? — спросила Маша.

Василиса сделала смешную, важную гримасу, потом брезгливопоморщилась, махнула забинтованной рукой, покрутила пальцем у виска.

— А если попробовать шепотом? Совсем тихо? — предложилаМаша.