Золото плавней - Николай Александрович Зайцев

устраивать в станыцях, – задумчиво продолжал дед Трохим. – Сырно, почитай, як святыня у каждой хате було. Дид мий для сырно ще робыл специальные лавочки али стульчыкы, по размеру сырно, тоже низэнькы.

– Сырно было. Здоровый-здоровый. Стульчики кругом манэньки. Но детэй кормылы отдельно. Другэ было малэнько сырночко. Дитыны за общий стол ни-ни. Воны самостоятельно едять, – отозвался сосед деда Трохима Гаврило Кушнарэнко.

– От тож, шабэр, – поддержал Кушнарэнко дед Трохим, – як прыйдуть гости, дитэй отправлялы у кладовку, примыкавшу у кухне и накрывалы там исты на сырно. А як поидять, то мы, дыты, выглядаем из кладовки через двэрь. А батько мий Микыта було так указатильным пальцем шэвэльнэ нызамитно на двэрь, шо на улыцю. Та мы гурьбою и выкатымся. Пры взросих нызя було находыться.

– Сырно и я помню, – добавил атаман. – Часто благодатными кубанскими вечерами его выносили на улицу, чтобы насладиться совместной едой на свежем воздухе. А что еще нужно для счастья простому человеку? Оно такое мимолетное. Все исчезает со временем. С каждым новым поколением теряется частичка устоявшихся традиций, частичка той вольной, лихой казацкой жизни. Время меняет жизнь. И даже если и сырно исчезнет из нашего быта, местный диалект еще долго будет беречь это слово в своих драгоценных запасах.

В тишину наступавшего предвечерия внезапно ворвался колокольный набат. То звонарь, взобравшись на колокольню, пристроенную не так давно к станичной церкви, истово отбивал тревожный сигнал языком главного колокола. Старики и сам атаман, как по команде, подскочили со своих мест. Глядя на купола церкви, частично скрываемые густыми раинами, стянули с голов папахи и медленно осенили себя крестным знамением. «Господи помилуй», – негромко выдохнул атаман и быстрым шагом направился к церкви. Старики, отмеряя шаги короткими таяками, а кто помоложе и без их помощи, потепали вслед за атаманом.

Небольшая площадь перед церковью постепенно заполнялась станичным людом. В отсутствие казаков, ушедших воевать черкеса, в основном пришли старики да бабы с малыми казачатами. На арбах, подстегивая рабочих лошадей и подымая густую дорожную пыль, принеслись казачки, работавшие на бахче и виноградниках. Хохлы, оставив свою работу, тоже были здесь. У церковных врат стояла арба с телами погибших казаков. Пятеро стариков, посланных за ними на сторожевой пост, аккуратно переносили раненого Гамаюна в другую арбу, которой управляла Аксинья Шелест.

– Вези его к бабке-знахарке, – распорядился атаман, – скажи, чтобы делала все возможное и невозможное, но чтобы выходила!

Видевший множество смертей и прошедший огонь и воду атаман с трудом сдерживал волнение. По-иному воспринималась смерть казаков, когда ты не стоял с ними плечом к плечу в кровавой сече. Справившись с волнением, атаман снял папаху и, перекрестившись на купольный крест, повернулся к стоявшим перед ним станичникам.

– Братья и сестры, – медленно, четко проговаривая каждое слово, произнес Иван Михайлович, – плохая весть. Нет больше крепостицы нашей. Гамаюн ранен, остальные, покрыв себя славой, отошли в вечность. Помяни, Господи, души новопреставленных воинов твоих. Вечная им память.

«Ааааааа», – пронеслось из разных мест людской толпы почти одновременно. Матери, бабки, сестры погибших – кто прикрывая рот ладонью, кто встряхивая в сердцах руками, кто утирая глаза концами платков – направились к арбе, с телами их родных.

Привыкшие к гибели отцов, сыновей, братьев, казачки плакали беззвучно, поминая недобрым словом в душе и черкесов, и горы, и время, в котором им пришлось жить.

Станичный священник отец Иосиф, облаченный в соответствующие одежды, с дымящимся кадилом показался из церковных врат.

Казаки стянули папахи с голов, женщины, временами громко вздыхая и всхлипывая, стояли, понурив головы.

– Господу помолимся, – призвал отец Иосиф, начиная отпевание. – Приидите, поклонимся Цареви нашему Богу. Приидите, поклонимся и припадем Христу, Цареви нашему Богу. Приидите, поклонимся и припадем Самому Христу, Цареви и Богу нашему.

Траурная торжественность окутала каждого стоявшего на площади. Поминали погибших добрым словом и молитвой, вторимой за отцом Иосифом.

– Со духи праведных скончавшихся душ раб Твоих, Спасе, упокой, сохраняя ю во блаженной жизни, яже у Тебе, Человеколюбче. В покоищи Твоем, Господи: идеже вси святии Твои упокоеваются, упокой и души раб Твоих, яко Един еси Человеколюбец. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу: Ты еси Бог, сошедый во ад и узы окованных разрешивый, Сам и души раб Твоих упокой. И ныне и присно и во веки веков. Аминь. Едина Чистая и Непорочная Дево, Бога без семене рождшая, моли спастися души его. Господи, помилуй, – разносилось над церковной площадью и, отражаясь негромким эхом от стен церкви, уносилось вслед за душами новопреставленных воинов. Ангелы, незримо присутствовавшие рядом, подхватывали души, каждый своего казака, и уносили на суд божий, суд праведный. Все простит им всемилостивый Господь и упокоит в станицах небесных, в месте покойном. Ибо нет больше той любви, аще кто положит живот и душу свои за други своя.

– Все по доброму улагодылы, Иван Михалыч, – докладывал один из пятерых стариков, посланных на пост к Ивану Колбасе. – Абреки, шо тела привезли, из мирных оказались. Балакают, шо им это дело кто-то из наших наказал. Должно быть, Димитрий Рева. Абреков отпустили с миром – и сразу сюда. Но вести быстрее расходятся. Пока арбу гнали, малые, шо с нами шли, наперед погайсали и бабам на бахче доложили. Пока до станицы добрались, почитай, уже все знали, кого везем.

– Добре. Отдыхайте, – ответил смурно атаман.

Народ после отпевания стал постепенно расходиться. Родные забрали тела своих погибших. Отец Иосиф пошел служить молебен за упокой.

Старики, негромко переговариваясь, разошлись по своим хатам.

Атаман еще долго стоял у церкви. Отсюда открывался вид на горный перевал, за который ушли станичники под командованием его сына – Миколы Билого. Стоял и думал о своем.

Солнечный диск, в последний раз озарив небосвод оражево-желтым сполохом, цепляясь за темнеющие силуэты ближайших горных вершин, закатился за них. Ночная мгла окутала станицу тишиной. Лишь слышны были громкие причитания из открытых окон в домах погибших казаков.

Родные оплакивали своих сыновей, братьев, отцов.

– Кубань вечно с кровью тэчэ, – произнес, направляясь в свою хату, атаман.

Глава 27

Бабка Аксинья

Бабка Аксинья – станичная знахарка в третьем поколении, шепча себе под нос, варила на грубке, занимавшей половину хаты, очередное снадобье.

Черный кот, развалясь на лавке, украшенной цветастой дорожкой полотна, лениво наблюдал за хозяйкой.

Пучки трав, свешиваясь с потолка, ждали своего часа и наполняли благоуханиями хату. Старуха вытянула вверх руку и, не глядя, нарвала желтых цветков зверобоя. Побросала в казанок и, медленно помешевая, продолжила заговор дальше.

Будучи знахаркой потомственной, бабка Аксинья хорошо разбиралась в лечебных свойствах многих растений,