Золото плавней - Николай Александрович Зайцев

на дыбы, рухнул, придавив седока. Со стороны степи с криками «алла!», сотрясая землю топотом, шла орда.

Запорожец радостно закричал, выбрался из-под коня, побежал, прихрамывая, к своим.

– Взять его! Живым! – приказал Калиновский.

Запорожца догнали, окружили. Он стоял среди вооруженных людей, разведя пустые руки.

– Нечем мне вас стрелять и резать, да все равно вы все сгниете в этой земле.

Шел между всадниками, глядя через плечо на степь, по которой летела ему на помощь татарская конница. С вала ударили пушки.

В тот же миг запорожец сорвал из седла жолнера, прыгнул на коня, но его схватили и затянули в лагерь.

Допрашивал запорожца сам польный гетман. Допрашивал трижды. Сразу, как взяли в плен, обойдясь мордобоем. Во второй раз – серьезно, на дыбе. В третий раз огнем пытал. Запорожец твердил, как присказку: «Хмель идет с ханом. У хана сто тысяч войска и у Хмеля сто тысяч. А пушек у Хмеля двадцать шесть».

Потоцкому было доложено, что говорит запорожец на допросе, и еще о неистовстве Калиновского: польный гетман изощряется в пытках, кричит на казака и беснуется: «Врешь, сатана! Врешь!» Казак же молит пощадить его за правду.

Потоцкий явился на четвертую пытку, лично придуманную польным гетманом. Казаку после каждого его ответа отрубали один палец на руке или на ноге и прижигали рану огнем.

– А, коронный! – Запорожца окатили водой, и он в очередной раз очнулся от забытья. – Лют у тебя польный.

– Сколько у Хмельницкого войска? – прохрипел Калиновский сорванным голосом.

– А нисколько у него нет. – Казак закрыл глаза, и на него снова опрокинули ушат воды. – Нисколько, говорю, нет. Ты же это хочешь от меня услышать, душегуб вонючий. И Хмеля нет, а только вы оба тут, на этой горе, сгниете. Со мною рядом.

– Руби! – Калиновский толкнул палача к казаку.

– Прекратить! – раздался голос коронного гетмана. – Скажи мне, сколько у Хмельницкого войска, сколько войска у хана? Сколько у них пушек, и я прекращу твои муки.

– Нет хана, и Хмельницкого нет, – ответил казак. – А пушек двадцать шесть. А казаков сто тысяч и сверх того не считаны.

Потоцкий посмотрел на распластанное окровавленное тело и тихо сказал палачам:

– Отрубите ему голову.

Запорожец потянул в себя воздух, чтоб вдохнуть последний раз во всю грудь, и грудь, наполненная кровью, забулькала, заклокотала, но воздух прорвался-таки к легким, остудил их огонь, и сказал казак самому себе:

– Теперь дело за вами, хлопцы!

В тот же миг свистнула сабля.

– Стой! – закричал Калиновский. – Он что-то еще говорит.

– Поздно, – палач аккуратно вытер тряпкой кровь с лезвия и поглядел – не затупилось ли.

Считали трофеи, пленных, убитых. Казаков погибло в том бою семьдесят человек, ранения получили девяносто пять. За те смерти и раны польское войско заплатило дорогой ценой. Убитых казаки не считали, считали пленных. Взяты было два гетмана; высоких чинов – полковников, ротмистров, капитанов, поручиков, высокородных хорунжих – 127, рядовых – 8520, взято было: хоругвей – 94, булав – 5, пушек – 41, а также множество фузий, пистолетов, копий, обухов, сабель, панцирей с шишаками, телег, лошадей, шатров и всякого имущества.

– А найден ли старый запорожец? – спросил Богдан Кривоноса.

– Нашли и похоронили, – ответил Кривонос гетману. – Над Росью могилка. На самом высоком месте.

– А поедем-ка, Максим, поклонимся казаку. Победой и, может, самой жизнью все мы ему обязаны.

И поехали они на реку Рось и поклонились могиле безымянного казака.

Такая притча, хлопцы.

Молчание повисло в воздухе. Было слышно даже, как далеко затявкал шакал. Все были поражены историей и героическим поступком безымянного казака.

Тишину нарушил мерный стук копыт, доносившийся негромко из-за ворот. Дежуривший на вышке казак, сняв папаху, стал истово махать вдаль. Затем, перегнувшись через поперечину и посмотрев вниз, отрапортовал:

– Господин сотник, двое наших. Кажись, Раки. И вдали несколько всадников с косяком коней. Судя по всему, наши коневоды с Василем.

Билый подорвался, резко встав. Покачнулся. В глазах сразу помутнело и все пошло кругами. И вышка, и казаки, сидевшие рядом, и Акимка, и горы. С трудом удерживаясь на ногах, сотник силой воли заставил себя не потерять сознание, но организм был еще слаб после ранения. Последнее, что он увидел, были Григорий и Гнат Раки, въезжавшие на конях в распахнутые ворота. Затем вновь черная пропасть и падение в бездну.

Глава 26

Атаман

26.1

Хотя станица Мартанская и считалась зажиточной, но и в ней проживали несколько казачих семей с достатком ниже среднего. Лень да чрезмерное пристрастие к чарке были плохими союзниками в ведении домашнего хозяйства. И если лень еще можно было как-то победить наставлениями да укорами станичников, то зеленый змий оказывался соперником посерьезнее. И слава богу, что казаков – любителей приложиться к чарке пенного, в станице было раз, два и обчелся.

Хата богатого казака, как, впрочем, и в любой казачьей станице, отличалась от хаты бедного только своей величиной, прочностью, растворчатыми оконными рамами и окрашенными ставнями. Большинство хижин имели одну, две, иногда три комнаты.

Близ хаты, немного в стороне, располагалась так называемая будка, то есть нечто вроде амбара, куда ссыпался хлеб. Здесь также хранились все мелкие вещи домашнего хозяйства. Будка делалась из турлука. Только у богатых хозяев были деревянные амбары. Более бедные жители не имели будок и ссыпали хлеб в сенях. За будкой следовала повитка, то есть сарай, где в зимнее время хранили земледельческие орудия, возы, повозки и прочие вещи. В этих помещениях имелись отделения для рабочих животных, овец, коров и телят. За повит-кой находился приусадебный участок, предназначенный под огороды. Рядом располагался баз – хозяйственный и скотный двор.

Были в станице еще два амбара.

Один, небольшой – это казачий амбар, бывший практически в каждом казачьем дворе, а вот длинный – это так называемый гамазын – общественный амбар для хранения зерна, в обязательном порядке имевшийся в каждой станице на случай голода, пожара или неурожая.

Курень станичного атамана Ивана Билого отличался еще и тем, что был выбелен до цвета снега, а оконные ставни и рамы были выкрашены темно-голубой краской.

– Як то нибо биз хмар! – любил повторять атаман, обновляя ежегодно, непременно перед Святой Пасхой, вид деревянных ставней. Красил их непременно сам. Никому не доверял.

– Ибо все одно сробят не то, як мне потрибно! – ворчал Иван.

Неспокойно было на душе сегодня у атамана.

Ночью не спалось. Вставал несколько раз, выходил на двор. Глядел в сторону черкесских гор, куда на дело ратное увел станичников его сын – Микола Билый. Не было вестового