Маятник судьбы - Екатерина Владимировна Глаголева

Запыхавшись, они вышли к загону, в котором с блеяньем топтались сотни две чистокровных испанских мериносов.

— Жалко бросать… Кто-то их заберет…

Волконский понял, куда клонит ординарец. Бревна были заготовлены для крепостных частоколов и пушечных лафетов, лес отменный, овцы стоят больших денег, а обозы отстали и жалованье не выплачивали уже три недели…

— Ну вот что! — прикрикнул он, напустив на себя суровый вид. — Я вам этого не дозволяю, и никакой официальной бумаги вы от меня не получите! Завтра мы выступаем в Намюр, даю вам три дня! Чтобы нагнать корпусную квартиру.

Ординарец радостно улыбнулся, отсалютовал и куда-то умчался.

Вступление неприятельских войск в Намюр приветствовали с таким энтузиазмом, что возбужденная толпа чуть не задавила мэра, которого пришлось спасать генералу Винцингероде. В Шарлеруа устроили иллюминацию. В Филиппвиле Винцингероде объявил о скором прибытии шведского кронпринца. "Французский герой, прежде сражавшийся за свободу и славу Франции и которому Швеция вверила свою судьбу, только что приобрел новые права на вашу признательность, приведя нас к победе, чтобы даровать вам счастье и мир", — заявил он под рукоплескания народа, собравшегося у Ратуши. Бернадот, однако, все еще оставался в Дюссельдорфе, не в силах перейти за Рейн — свой новый Рубикон.

Передовой отряд Чернышева без труда занял Авен, где старинную крепость охраняла рота инвалидов. Ключи от города Винцингероде отправил Бернадоту в Кельн. Едва успели устроиться, как казачьи разъезды перехватили гонца, посланного местным почтмейстером к генералу Мэзону, маневрировавшему со своей крошечной армией в Бельгии. Почтмейстер был невзрачный пожилой человек, полностью соответствовавший своей фамилии Пети ("маленький"); стоя перед военным судом, он теребил свои пальцы, не в силах выговорить ни слова, а когда его приговорили к расстрелу как изменника, все его лицо задрожало. Волконскому было жаль его: в самом деле, в чем его вина? Уж точно не в измене, ведь он присягал своему императору. Если бы Мэзон вдруг явился сюда и вновь захватил город, почтмейстера объявили бы героем, в газетах написали бы, как мужественно он противостоял неприятелю, готовый пожертвовать жизнью ради чести. Его жена и дочь подстерегли Винцингероде и упали пред ним на колени, взывая к его милосердию; генерал сказал им, что не властен изменить приговор суда, но после вызвал к себе Волконского и поручил ему отправиться на место казни, чтобы после всех приготовлений объявить осужденному помилование.

Генерал фон Бюлов, большими переходами продвигавшийся из-под Бреды на юг, восьмого февраля вступил в Брюссель под колокольный звон и ликующие крики, городская стража торжественно проводила его в резиденцию сбежавшего префекта. Молодежь записывалась в ландвер, старики сформировали временное правительство во главе с герцогом Александром де Бофор-Спонтеном. Наполеон в свое время заставил его отказаться от должности камергера австрийского императора, но не смог сделать своим собственным камергером, поэтому герцог считался патриотом.

Префект Лана тоже сбежал; запасов провизии, брошенных в его доме, корпусной квартире хватило на сутки. Опьяненный легкими победами Чернышев подался дальше по почтовому тракту в направлении Суассона, до которого оставалось верст двадцать пять, и Винцингероде был вынужден идти за ним со всем корпусом. Солдаты ворчали, что вместо городских квартир приходится снова ночевать на биваках, а ночи морозные. На рассвете четырнадцатого февраля генерала разбудил пушечный гром — Чернышев все-таки начал штурм, хотя Винцингероде приказал ему не делать этого, ограничившись осадой! Кипя от гнева, Фердинанд Федорович приказал бить подъем, а сам вскочил в седло и помчался к месту боя, сопровождаемый штабом.

Винцингероде кричал на Чернышева, тот оправдывался, говоря о пяти сотнях пленных, захваченных накануне, по словам которых, гарнизон насчитывает не больше трех тысяч национальных гвардейцев, две роты итальянцев и сотню конных жандармов; артиллерии почти нет, мост взорвать не успели, потому что ждали нападения с юга, а не с севера, дело верное! В это время стрелки, взобравшись на крыши домов в предместье, меткими выстрелами выбивали прислугу французских орудий, установленных на валу, а батарея, устроенная на берегу реки, поливала картечью мост с бегущими по нему людьми.

— Останьтесь здесь, — сказал Винцингероде Волконскому, все еще сердито сопя, — и если дело пойдет не лучше, через четверть часа моим именем прикажите бить отбой, а я поеду распорядиться об атаке не на авось, — он мотнул головой в сторону Чернышева, — а для полного обеспечения успеха.

Держа в руке часы с откинутой крышкой, Волконский поднялся на крышу постоялого двора, с которой открывался вид на вал и предмостные укрепления. Чернышев со своей многочисленной свитой стоял позади того же дома, прячась за его каменными стенами, и Серж усмехнулся про себя: герои! До конца отведенного Винцингероде срока оставалось минуты три, Волконский уже готовился исполнить приказ, как вдруг рота егерей с криком "ура!" бросилась на вал очертя голову. Чернышев явно не приказывал им этого; надо будет узнать имя их капитана для упоминания в приказе, подумал Серж. Он стал спускаться, чтобы не пропустить момент решительного штурма.

Капитан Мазараки уже втащил два орудия на предмостные укрепления, чтобы стрелять по воротам; со стен вели плотный огонь, несколько человек из артиллерийской прислуги рухнули на землю, пули цвинькали о стволы и лафеты орудий. По мосту бежала со всех ног одинокая фигурка в темно-зеленом мундире и черном кивере с красным помпоном. Вот она уже у ворот, прикрепляет к ним что-то, поджигает фитиль, бежит обратно… Волконский затаил дыхание и стиснул кулаки, глядя на храбреца, вокруг которого свистели пули. Раздался грохот — это взорвалась приделанная к воротам петарда. "Ядрами заряжай!" — тотчас скомандовал Мазараки. Солдаты подхватили на руки вернувшегося героя и оттащили в безопасное место; Волконский поспешил туда, чтобы узнать его имя: поручик Грабигорский. Он не был ранен, просто ноги временно отказались служить от напряжения сил.

Ворота были разбиты вдребезги; сев верхом, Волконский влетел в город вместе с уланами полковника Сухте-лена. В некоторых домах еще сопротивлялись засевшие в них солдаты, но нацгвардейцы опрометью бежали по улицам, бросив ружья, ранцы, кивера и на ходу стягивая с себя шинели. То там, то здесь гремело дальнее "ура!", усиливая сумятицу и панику. Русские кавалеристы запутались в хитросплетениях узких улиц; из некоторых окон уже кричали: "Vive l’empereur Alexandre! Vive l’empereur d’Autriche! Vive le roi de Prusse!"[53] Серж досадливо поморщился: сами приманят "освободителей", а потом будут жаловаться, что их освободили от ценного имущества!

— Fermez les portes, fermez les fenêtres![54] — прокричал он, остановив коня.

Дождался, пока испуганные женщины подтянули крючками и захлопнули ставни, и только тогда поехал дальше.

На одной из улиц он услышал крики, доносившиеся из лавки, поскорее