Чаша гнева - Александр Борисович Михайловский

ляхов и евреев, при этом не ударив палец о палец, только потому что мамо родила их хохлами. Но без вождей у них ничего не получится. Каждый атаман будет тянуть одеяло на себя, считая, что он тут самый главный, а потому их передавят по одному. Кроме того, идея идее рознь, и, в отличие от большевизма и даже анархизма, национализм не обещает людям никакой справедливости. Право на бессудные убийства и грабежи чужеродцев, для каждого, кто смог собрать вокруг себя мало-мальски крупный вооруженный отряд, не имеет никакого отношения к коренным интересам малороссийских селян, и народная поддержка быстро сменится своей противоположностью. Тут кто стремится господствовать, обычно сам легко подчиняется чужому господству, когда видит, что силы оказались неравны, лишь бы его не трогали и оставили в покое.

- Да, есть такое дело, - простодушно сказал Махно, - уж сколько мы тут допросили разных офицеров и генералов, бежавших на Дон, и большинство из-них, признанных активными врагами революции, держали себя при допросе как жалкие и подлые трусы, хватаясь перед гибелью за самые недостойные средства спасения. Среди генералов были такие, что плакали; среди полковников, наоборот, были такие, что заявляли, что жалеют, что попались: если бы, дескать, они не попали в руки революционеров, то создали бы в помощь генералу Каледину большие кадры добровольчества, и дом Романовых был бы восстановлен. И когда они выходили из вагонного зала, в котором заседала Комиссия, произносили: „Да здравствует дом Романовых! Да здравствует „хозяин" России - государь император Николай Александрович! Погибни под его стопами, революция!". Правда, таких полковников было только двое, которые остались верны своим дворянско-монархическим заветам.

- Все кадры добровольчества, что удалось собрать генералу Корнилову на Дону, - сказал я, -составляют всего-то две-три тысячи офицерских штыков из примерно двухсот тысяч фронтовых офицеров. Царская Россия пала не потому, что исчерпала все возможности для ведения войны, а оттого, что народ утратил веру в ее цели, и миллионы людей с винтовками оказались каждый сам по себе. И офицеры тут не исключение. Мало кто из них верит в генеральскую затею и разделяет ее цели. Сейчас эти люди хотят всего лишь разойтись по домам, обнять жен и заняться мирным трудом. И казаки также стремятся на Дон и Кубань не для того, чтобы встать под знамена Каледина, а потому что там их родина, там живут их жены и дети. Но если тех, кого вы считаете контрреволюционерами, разозлить ненужными репрессиями, показать, что в новой России жизни им не будет ни при каких обстоятельствах, вот тогда почти игрушечная сейчас добровольческая затея нескольких генералов превратится в страшную угрозу для революции. А все потому, что биться эти люди будут не за царя, в которого никто из них уже не верит, и не за Временное правительство, которое они презирали, а за свое собственное будущее и будущее своих детей. И твоих селян из Гуляй-Поля не минует чаша сия, потому что их земля превратится в поле сражения. И пощады на этой войне не будет ни для кого - ни для стариков, ни для баб, ни для ребятишек. А еще будет голод, тиф и всеобщее разорение, а все потому, что кое-кто даже в революции не смог остаться человеком.

Махно посмотрел на Богданова, Михайловича и Миргородского, зло сплюнул и сказал:

- Я вам верю, товарищ Серегин, говорите, что надо делать.

- При ликвидации Калединщины, - сказал я, - наша задача будет бороться не столько против самого Каледина, сейчас почти не имеющего поддержки у казаков, сколько против разных ультрареволюционных деятелей, потому что они своими неумными действиями, поливая тлеющие угли керосином, вот-вот превратят их в полноценный пожар, гасить который придется уже большой человеческой кровью. Сначала одиночки в соответствии со своими политическими предпочтениями начнут сбиваться в отряды, потом вожди начнут формировать из этих отрядов полки, бригады, дивизии, корпуса и армии, но только теперь не для того, чтобы воевать с внешним врагом, а для яростной схватки насмерть между собой. Будто мало русской крови пролилось на германской войне. Запомни, товарищ Махно: винтовки в руках людей, готовых сражаться за свои интересы, сами по себе рождают власть, и за кем пошло больше вооруженных людей, у того эта власть будет самая сильная. Это будет не просто власть, а власть, густо замешанная на крови таких же русских людей, а потому, кто бы ни победил в Гражданской войне, он будет так жесток, что царским сатрапам даже не снилось. Предотвратить подобный исход и есть моя главная цель и задача.

- Я протестую, товарищ Серегин! - выкрикнул Яков Богданов. - То, что вы говорите, это махровая контрреволюция!

- Как члену Центрального Комитета партии большевиков, - сказал я ледяным тоном, - это мне тут решать, что есть революция, а что контрреволюция. Есть такое хорошее правило: поступать с другими так, как ты хочешь, чтобы они поступали с тобой. И, наоборот, поступать с ними так, как они поступали с другими. Так что, товарищ Богданов, не жалуйтесь на свою печальную судьбу. От имени Совета Народных Комиссаров Российской Советской Социалистической Республики, за ненужную жестокость, бессудные убийства и разжигание гражданской войны на просторах бывшей Российской империи приговариваю товарищей Богданова, Михайловича и Миргородского к смертной казни через отделение их голов от бренных тел. Dixi! Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и приводится в исполнение немедленно! Товарищ Коломийцев, распорядитесь сейчас же исполнить приговоренных.

Примерно час спустя, там же.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

Первый эшелон тридцать второго Донского казачьего полка подошел к стации примерно через час после того, как по моему приговору в полном составе был обезглавлен Александровский ВРК, а рядовые петроградские красногвардейцы отправлены в сортировочный лагерь в мире Славян.

Следует отметить, открытие портала в лето пятьсот шестьдесят третьего года произвело на Махно и его хлопцев неизгладимое впечатление. Тут зима, из низких облако сеется мелкая снежная крупка, а там - яростное синее небо, источающее потоки зноя, бескрайняя летняя степь и белые палатки полевого лагеря. И никакого ограждения. Любой желающий бежать может это сделать, да только пусть потом не обижается, если его без лишних разговоров убьют патрулирующие степь конные разъезды из примученных мною булгар. Любой человек из будущих веков в этих краях будет заметен примерно так же, как охотник Каменного века на Красной площади нашего времени.

Вождь гуляйпольских анархистов с изумлением наблюдал за тем, как бывших подчиненных товарища Богданова на той стороне