Апрельский туман - Нина Пипари

с таким ожесточением сосет душу. В метро я снимаю футляр с плеч и, обняв его рукой, с любовью и ревностью прижимаю моего друга к себе. Придя домой, скидываю с себя ботинки, валюсь в кресло и начинаю играть.

Часто, когда мне особенно плохо, сестра подходит и ненавязчиво утешает, говоря, что все наладится, что в 20 лет жизнь только начинается, просто такой период тяжелый; хоть он и затянулся, но пройдет, обязательно пройдет! Я натянуто улыбаюсь и, наигрывая мелодию из сна, с бессмысленным упорством смотрю в небо, а в голове завывают приторно-сладкие голоса:

«Не на-а-да пича-а-а-ли-и-ца-а-а,

Вся-я жи-изнь впе-ре-е-ди-и-и!

Вся-я жи-изнь впе-ре-е-ди-и-и —

На-а-де-е-йся и жди-и-и!»

* * *

Пустой раскаленный двор. Почти сиеста, но не Испания. Бессмысленный детский смех разбивается о высокие дома-клоны. Самих детей не видно за толстой детсадовской оградой, и эти бесплотные голоса создают впечатление кошмара. Куда я иду? Никак не могу вспомнить. В расплавленном мозгу плавает цифра 84, но я уже довольно долго кружу в этом царстве многоочитых бетонных великанов и детских призраков — и все не могу никуда попасть, а главное, не знаю, зачем мне куда-то попадать.

Солнце печет с таким остервенением, словно хочет раз и навсегда избавить свое величие от созерцания человеческого убожества. А я чувствую, как боль в моей голове медленно расплавляется, превращаясь в густую черную массу. Ощущение совершенно непередаваемое: пустая голова! Все — мысли, воспоминания, ассоциации — все поглощено этой вязкой чернотой. Суррогат гармонии! Плевать! Я ничего не чувствую — все остальное неважно. Знаю, что этой атараксии придет конец с первым облачком, но сейчас это не имеет ни малейшего значения. Хотя все же одно воспоминание пробивается сквозь черную топь, вырывается из его цепких лап и радостным воздушным змеем взмывает вверх, обдавая свежим горным ветром мое осоловелое сознание. Мы с Никой стоим перед арабским узором. В университетском музее очередная дружественная республика выставила плоды своей культуры; и студентов, этих извечных подопытных кроликов и козлов отпущения, запрягли «поприветствовать» и восхититься искусством братьев по разуму. И теперь, решительно поглупев от невероятного, нежданного, невозможного по определению счастья, я смотрю в ее туманные, родные глаза, пытаясь осмыслить то, что она излагает в своей очередной теории, и улыбаясь в равной степени искренне и бессмысленно.

— Сидели эти бедуины на своих стоянках: впереди — пустыня, сзади, справа, слева, внизу — пустое, безжизненное пространство. Ты только представь, какая тоска! И вверху — та же песня — глазу не за что зацепиться. Только такой волшебник, как Экзюпери, мог найти в этом свое очарование. А бедуины не были Экзюпери — и ничего, кроме зеленой, вернее, желтой тоски, не обнаруживали в этом царстве песка и смерти. Мысли никак не собрать — разбегаются, как тараканы, или кто там у них обретался. Большинство как-то адаптировалось: они потому и не сидели на одном месте — чтоб не свихнуться!

Ты посмотри, сколько зеленого цвета на этих коврах! Бедняги! Отчаянная, несбыточная мечта, мираж, выхваченный болезненно-острым глазом художника из мертвой, обреченной пустоты чистого листа.

Бессмыслица растет, как роковой цветок

На черноземе чувств, желаний, дум гниющих.

Героев тщетно ждать, спасителей грядущих,

И в разуме родном коснеть — наш горький рок!

Я отчетливо вижу ее перед глазами — спокойную, умиротворенную, настоящую — и пока чувствую, что она снова со мной, моя голова свободна, и я могу просто думать. И я думаю, что наша жизнь ничем не отличается от жизни этих бедуинов. Точно такая же тоска кругом, точно так же все уже изведано и испробовано — причем в основном не самим человеком, а посредством телевизора и интернета. И мы ищем, судорожно ищем новых ощущений, новых пристрастий и развлечений, способных отвлечь нас от мыслей, от страха, от пустоты и одиночества. И все быстрее, все стремительнее несемся по этой пустыне, все сильнее наше желание спрятаться от самих себя, и мы, словно бедуины, не можем ни секунды находиться в состоянии покоя.

Мы постоянно странствуем — по чужим жизням в телевизоре, по чужим чувствам и ощущениям в интернете, по миру звуков и ритмов, заглушающих стук нашего сердца… Самых смелых, дерзнувших заглянуть в самих себя, засасывает То страшное, что сидит в каждом из нас, а сил сопротивляться Ему у них нет. Еще есть небольшая группка людей, которые заглянули в пропасть, но смогли преобразовать ее в прекрасные узоры, подобно тем неведомым кочующим художникам, которые, глядя на бескрайний, бесконечный и однообразный мир вокруг, сумели извлечь из него свою, неповторимую красоту.

И…

…Как может человек в одно мгновение стать совершенно несчастным, когда только что он был в абсолютной гармонии с собой и миром? Что за подлое устройство мироздания?! Один скрип качелей в одну секунду смял мое воспоминание. Все кончено, и Ники больше нет. Все бессмысленно, и никогда больше я не буду вот так глупо и счастливо улыбаться; один крик невидимой разморенной птицы нагнал кучу неуловимых, одиноких ассоциаций.

Я остановилась и впервые задумалась о том, где нахожусь. Пустой раскаленный двор. И детский смех, разбивающийся о стены бетонных великанов-близнецов. Самих детей не видно, и никого не видно, и мне начинает казаться, что я осталась одна на этой чертовой планете, остальные успели сбежать в лучшее место, а меня, как всегда, — как во сне — оставили одну. Эта мысль заползает все глубже, порождая тревогу, переходящую в панику.

Пытаясь собраться с расплавившимися на солнце мыслями, я судорожно пробегаю глазами по двору, пытаясь найти хоть что-то, опровергающее мою страшную фантазию… Нет, все в порядке: вон женщина выбивает ковер — и именно этот звук создавал такой странный шумовой фон в моей голове. А вон и дети, чей бесплотный смех так напугал меня. А вон маленький мужчина с большой собакой, а вон высокая прямая девушка — стоит и машет мне. Это моя сестра. Да, теперь я наконец вспомнила: мы договорились встретиться около дома № 84, чтобы пойти в гости к людям, с которыми она хочет меня познакомить. Сестра выглядит сердитой, но все-таки я вижу волнение и тревогу, которые она прячет за маской недовольства. Волнение и тревога за меня. И впервые за много лет меня это не раздражает — я чувствую что-то вроде признательности. Только теперь заметила, что у меня за плечами гитара.

Мы заходим в подъезд, и я ощущаю приятное волнение. Приятное в силу своей конкретности и обоснованности: мне предстоит встреча с незнакомыми людьми, которые могут принять, а могут и не принять