Апрельский туман - Нина Пипари

о себе. Это, кажется, единственное спасение… Знаешь, я пока там с братом была — такого насмотрелась. Ты бы видела этих детей!.. В общем, почти как у Ремарка, только теперь уже вживую. Раньше я думала: почему всех так потрясает детская смерть, а гибель взрослого — это так, мелочи жизни. Но когда видишь этих крох в таком состоянии…

Много думала, причем о конкретных вещах. И знаешь, меня не перестает покидать с тех пор ощущение чудовищной ошибки. Словно мы просто дали себя околпачить кому-то, а думали, будто все, что у нас в голове, принадлежит только нам. Мы положились на опыт, почерпнутый из книг, и решили, что все уже испытано, что все уже известно, что все уже пройдено и ничего интересного в этой жизни нет и быть не может. Раньше, чем научились восхищаться. Но теперь, теперь все будет иначе… Не знаю, что там, неизвестно, пустят ли нас еще в наш мир, — возможно, это нужно заслужить здесь. И я буду, я хочу, я надеюсь пройти этот испытательный отрезок достойно и осмысленно. Разорвать порочный круг самолюбования и увидеть других, и не бояться их и своей непостижимости. Не бояться, не размышлять — а делать. И желательно — делать что-то хорошее…

Я молчу и не знаю, что ответить. Мне и самой приходило нечто подобное в голову, но тогда нужно было признать, что многие годы, по сути, лучшие, прошли впустую, а все, что я передумала за это время, было ошибочным и безосновательным. Признать все это потребовало бы от меня мужества, которым я не обладала.

— Так что, закрыть на все глаза и…

— Не закрыть, а раскрыть. Или хотя бы постараться. Вера, мир слишком хорош, чтобы наш взгляд на него — тяжелый и беспросветно тоскливый — был правильным. Во всяком случае, мне хочется в это верить. Давай попробуем, а там будет видно.

Я ужасаюсь произошедшей в ней перемене:

— И что: семьи, дети, работа и дурацкие разговоры — все это тоже?!

— Не думай о будущем. Знаю, звучит, словно избитая фраза из примитивного фильма. Не думай о будущем, не думай о времени вообще — бессмысленно тяготиться тем, о чем мы не имеем ни малейшего представления. Нужно просто допустить, что мы еще находимся на начальной ступени развития, а за ней — качественно новое знание, которое полностью изменит нас, наш взгляд на мир и на себя, сделает по-настоящему счастливыми. Возможно, наш мозг еще слишком сырой и незрелый, чтобы дерзать задумываться над онтологическими вопросами, мы отравлены глупыми книгами и собственной гордыней, не допускающей мысли, что кто-то может быть развитее… высокоорганизованнее нас.

И самое главное — меньше думай о себе. Знаешь, я особенно ясно поняла, до какой степени эгоцентризма дошла, когда обнаружила, что вид калек вызывает у меня не сочувствие их несчастью, а лишь панический страх и непреодолимую неприязнь. Они напоминали мне о непредсказуемости жизни, о том, что в мире правит Случайность, — и, возможно, завтра я тоже окажусь в инвалидной коляске! Это… это как концентрический круг: я бегу, бегу в центр себя самой, и все меньше площадь моего кругозора, все теснее моему сердцу — и достигнув наконец заветной цели, я сожмусь в крошечную, ничтожную точку и исчезну, так и не поняв, что изначально избрала неверное направление… Потому что, только стремясь наружу, вопреки всем центростремительным силам, можно сохранить себя.

Я слушала ее и все больше убеждалась в том, что она осталась прежней, просто стала еще более живой, вернее, я достаточно перестроилась и повзрослела, чтобы воспринять ее как настоящего человека из крови и плоти, а не как часть меня самой. Но вот что странно: лицом к лицу столкнувшись с иллюзорностью и наивностью моих похороненных упований и надежд, я не чувствовала себя преданной, а Нику — далекой и чужой. Наша внутренняя связь была все так же прочна, мы все так же остро ощущали малейшее душевное движение друг друга.

— Мы не можем ни одно дело довести до конца, потому что все кажется нам бессмысленным. Вместо того чтобы шаг за шагом преодолевать препятствия и приближаться к заветной цели, мы возомнили, что какой бы прекрасной ни была мечта, она надоест нам, хуже того — мы возомнили, что цели и мечты вообще не существует. Но, Вера, мы видим лишь слои облаков, не зная, что за ними скрывается луна. Нам кажется, что за ними — то же темное облако, только больше и надежнее. Попробуй предположить, что мы просто никогда не видели ничего похожего на луну, поэтому нам сложно поверить в ее существование. Ты мне веришь?

— Только тебе и верю, но, Ника, боюсь, что завтра во мне не будет и сотой доли сегодняшней уверенности в твоих словах. Уже сейчас сомнения кружат надо мной, как вороны. Уже сейчас мне страшно и тревожно. Я не могу представить, что когда-нибудь получится так преобразиться, чтобы не чувствовать ни одиночества, ни пустоты, ни бессмысленности, ни страха. Разве ты сама веришь в то, что только что сказала?

Она внимательно смотрит на меня и говорит:

— Давай хотя бы попробуем. Давай допустим, что есть и были люди как минимум не глупее и не примитивнее нас, а то и гораздо более мудрые — и они нашли выход, и они прожили здесь жизнь и другим помогли ее прожить. Давай ориентироваться на них. Давай верить, что выход есть, но его нужно найти, может, даже посредством выполнения простых человеческих обязанностей, какими бы бессмысленными они нам ни казались.

Она снова смотрит на меня своим волшебным взглядом, и я чувствую, как с души сваливается что-то очень тяжелое. И настолько непривычно это давно забытое чувство легкости, что я плачу — впервые за много, очень много лет.

— Завтра мы уезжаем обратно. Пробуду там, пока не вытравлю из себя всю эту дрянь, пока не стану человеком, пока не закалюсь настолько, что смогу больше не отравлять тебя, да и себя тоже. Надеюсь, мне это удастся. И тебе тоже. Но без меня тебе будет проще — поверь.

У меня все сжимается от ее слов. С трудом сдерживая себя, я говорю:

— Ника, нет, пожалуйста, не оставляй меня одну. Я не справлюсь, подожди, подожди, дай я соберусь с мыслями, ты…

— Если я буду все время рядом, ты и в меня перестанешь верить — ты же себя знаешь. А я буду видеть твое погружение и, не зная, как тебе помочь, буду пытаться вытащить себя — и тогда нам