Леди Клементина Черчилль - Мари Бенедикт

солдаты наваливают на нас одеяла, чтобы мы не замерзли. А сами они терпят этот холод регулярно.

Я страшно нервничаю по поводу Уинстона и в какой-то степени из-за этого полета, и ноги у меня дрожат. Но я не могу позволить себе показать этого. Так что после нескольких глубоких вдохов я лезу в свой багаж и достаю нарды.

– Поиграем? – спрашиваю я Джока.

Тридцать партий в нарды, два термоса горячего черного кофе и остановка в Гибралтаре для дозаправки, потом мы садимся, и я выхожу из адски холодного самолета в сравнительно теплый тунисский полдень. После невероятно быстрой автомобильной поездки я подъезжаю к белой вилле генерала Эйзенхауэра возле древнего Карфагена, где нам навстречу выбегает Сара, сопровождавшая Уинстона на последнем этапе поездки. Она плачет от облегчения.

– Мы так боялись, что ты не успеешь вовремя.

У меня перехватывает горло.

– Все так плохо?

– Он сводит на нет все попытки помочь ему. Ты же знаешь папу. Я читала ему «Гордость и предубеждение», и единственное, что он сказал за все четыре часа – это сравнил тебя с Элизабет Беннет.

Со слезами, текущими по щекам, я следом за Сарой бросаюсь к нему. Но когда я вхожу в его комнату, я инстинктивно пячусь. Как этот сдувшийся человечек с таким запавшим серым лицом может быть моим Уинстоном? Я видела его всего пять недель назад, но он полностью изменился с тех пор.

Я почти боюсь приближаться к его постели, но все же подхожу. Услышав цоканье моих каблуков по твердому полу спальни, он резко открывает глаза и в их синей глубине я виду искорку прежней сущности моего мужа.

– Ты приехала. Ты наконец-то приехала, – хрипит он.

Я сажусь в кресло рядом с его постелью, нагретое Сарой, часами сидящей в нем. Я ощущаю странную смесь облегчения и страха, беря его за руку и тихо заговаривая с ним. Он не отвечает, но его дыхание успокаивается, и как только он глубоко засыпает, доктор шепчет:

– Цвет его лица и пульс лучше впервые за несколько дней.

– Это улучшение? – не смея верить ему, спрашиваю я. Я едва сдерживаю слезы при виде состояния моего мужа.

– Да, и я приписываю это вашему присутствию.

Лорд Моран велит мне воспользоваться возможностью и отдохнуть пару часов, но через девяносто минут Уинстон просыпается и зовет меня. Твердо решив постоянно находиться при нем лично, первое, что замечаю – это пережаренный ужин и завтрак, который ему подают, и немедленно вношу изменения, которые необходимы для восстановления его здоровья и энергии. Я настаиваю на новом поваре и обсуждаю с ним бульоны и мясо, которое поддержит Уинстона. Я кормлю его лично, чтобы он точно получал адекватное питание и избегал стимуляторов вроде сигар и крайне изматывающей работы. Я организую постоянный приток интересных, но не требующих напряжения гостей с краткими посещениями, включая его старого друга Бивербрука и Рэндольфа. Мы не видели Рэндольфа большую часть прошедших двух лет из-за его напряженных отношений с Памелой, и эмоциональное воссоединение отца и сына приводит к почти волшебному исцелению.

Мы встречаем самое необычное Рождество, когда все мы, в том числе и Уинстон, слушаем службу в ржавом жестяном укрытии, где сложены боеприпасы. Когда служба подходит к завершению, я слышу хлопанье крыльев. Маленький белый голубь кружится под крышей и, в конце концов, садится на полку над алтарем. Охранник у меня за спиной довольно громко шепчет: «Голубь – значит, мир!» и как только служба заканчивается, генерал Александер[110] выбегает проверить, не сдался ли Гитлер. Когда ничего подобного не сообщается, Уинстон заявляет:

– Скорее всего, пастор выпустил голубя сам, чтобы дать людям надежду в Рождество, – по этой иронической ремарке я понимаю, что мой муж пошел на поправку.

Вскоре после этого мы покидаем виллу генерала Эйзенхауэра и переезжаем в отель «Ла Мамуния» на время выздоровления. Я служу баррикадой против всякого волнения, и в этой должности провожу много времени в компании самых решительных военачальников Уинстона, таких как генерал Бернард Монтгомери[111] и фельдмаршал Алан Брук, глава Имперского генерального штаба. Никогда не позволяя им уговорить меня, я вместо этого устанавливаю достаточно теплые отношения с этими в остальном достаточно грозными людьми, у которых нет семей, чтобы говорить о них. Я нахожу, что они на удивление жадны до дружеских отношений, и все с большей искренностью говорят на трудные темы, и я помогаю им, как могу, комплектуя материалы и решая малые проблемы, всегда обозначая вокруг Уинстона границу, которой я не позволю переступить. Когда силы Уинстона начинают восстанавливаться, я устраиваю пикник в предгорьях Атласских гор на фоне древних красных строений и бело-розовых олеандров. Я планирую небольшие спокойные собрания, чтобы стимулировать его чувства, но не слишком активно.

Однако долго отгораживать его от войны я не могу, и начинаю приоткрывать дверь более рутинной работе, оснащая виллу не только необходимой домашней обслугой, но также, кроме Джока и нашей собственной свиты, армией секретарей и морских офицеров. Во время долгого выздоровления Уинстона недовольство его Рузвельтом и Сталиным дошло до предела. Я слышу сообщения, что Рузвельт планирует достичь благоприятных отношений с лидером России, и похоже, что Сталин больше даже не пытается терпеть Британию и ее лидера. Это они теперь принимают решения о важнейших миссиях; на деле генерал Эйзенхауэр и Монтгомери посещали Уинстона не только ради того, чтобы справиться о его здоровье, как я надеялась, но и поделиться планами Рузвельта и Сталина на счет массированной высадки через Ла-Манш в ходе операции «Оверлорд». И какой выбор остается у Британии кроме как терпеть это унижение, поскольку мы зависим от этих стран в этой войне и после нее? Но мне очень горько так думать о своей стране, которая столько времени в одиночку сражалась с этим чудовищным Гитлером, а теперь вынуждена отойти на вторые роли.

Уинстон готовится уйти с головой в проблему сближения России и Америки, когда о визите просит генерал де Голль. Де Голль, который некоторое время держал себя в руках после нашего судьбоносного ужина, с тех пор обращался с Уинстоном очень дурно, несмотря на то, что мой муж отстаивал его лидерство в «Свободной Франции». Рузвельт был против стараний Уинстона информировать де Голля и поддерживал генерала Жиро[112]. Поскольку де Голль угрожал улететь в Марракеш из Алжира, Уинстону пришлось снова погрузиться в дела войны и сопутствующую политику.

Я устраиваю званый завтрак с гостями в лице британского посла и генерального консула, чтобы «приветствовать» генерала, чье поведение было настолько вызывающим, что Уинстону