Человек-звезда. Жизненный путь Гая Юлия Цезаря - Вольфганг Викторович Акунов

консулом, либо диктатором — вот прямо так, без выборов и официальных назначений — самовыдвижением!

Нерешительный и инертный, как всегда, Помпей не отвечал ни да, ни нет. Беспорядки не прекращались. Опасаясь за свою безопасность, сенатская партия решила пожертвовать Милоном, хотя Цицерон не постеснялся выступить защитником убийцы. Неудачливого кандидата в консулы выслали в Массилию, где бывший сенаторский, а затем — помпеевский головорез, как утверждали, совершенно позабыв свое недавнее бурное прошлое, вел вполне мирную жизнь частного лица, наслаждался древней утонченной эллинистической культурой этого дивного города и занимался рыбной ловлей (отдавая предпочтение из всех рыб особенно ценимым римскими гурманами краснобородкам).

Однако только высылкой Милона возмущенный плебс было не успокоить. Сенату нужно было что-то срочно предпринять, чтобы весь Рим не оказался в один черный (или же прекрасный, для кого — как!) день охвачен восстанием. Было объявлено чрезвычайное положение, по всей Италии начался спешный набор войск. По инициативе Марка Порция Катона «Великому» Гнею Помпею предложили стать консулом «сине коллега» — без коллеги. Помпей охотно согласился принять от сената то, что он не решился принять от народа. Став, по воле высшего коллективного государственного органа республики, единоличным консулом, «герой восточных походов» оказался во всеоружии стольких магистратур одновременно, что подобное полновластие (если не сказать — всевластие) — создало зловещий (для олигархического строя) прецедент на будущее.

Стремясь хоть как-то воспрепятствовать коррупции на выборах, Помпей внес законопроект, ужесточавший наказания за применение насилия и подкуп в период избирательной кампании и предусматривавший новый порядок распределения провинций между отслужившими свой срок высшими магистратами. Это осложнило продление проконсульских полномочий Цезаря и заочное выставление Гаем Юлием своей кандидатуры в консулы на 48 год. Цель нового законопроекта была совершенно ясна. Помпей решил, вступив в тактический союз с сенатом, сделаться единоличным правителем, не делясь больше ни с кем своей высшей властью.

В поисках новых союзников в рядах сенатской партии Помпей женился на вдове убитого парфянами Красса, между прочим — дочери сверхзнатного Цецилия (Кекилия) Метелла Сципиона (Скипиона). Вступив в этот брак по расчету, «Великий» заручился поддержкой всей весьма влиятельной фамилии Метеллов. С Катоном Магн предпочитал не портить отношений (из тактических соображений), но видеть его консулом он не желал — ни в коем случае. И потому кандидатура Катона на консульских выборах не прошла.

На передний край внутриполитической борьбы выдвигались все новые люди. Один из консулов 51 года отрыто выступил против щедрого пожалования Цезарем римского гражданства уроженцам Цизальпийской Галлии. Воззвав к «великоримскому шовинизму», он добился определенного успеха у массы столичного населения, и без того косо смотревшего на «всяких разных понаехавших». Консул публично осрамил одного из таких «новых римских граждан милостью Цезаря», уроженца города Неокома (сегодняшнего Комо), приказав (чтобы лишний раз досадить Гаю Юлию) подвергнуть его позорному наказанию — публичной порке, в доказательство того, что этот «понаехавший» — отнюдь не римлянин. В утешение выпоротому провинциалу консул посоветовал ему подать, при желании, жалобу Цезарю.

Старая гвардия «сулланцев» — Корнелии Лентулы, Метеллы и Сципионы — сплотилась вокруг Катона, своего духовного главы. Катон был человеком хитрым, но никак не мудрым. Цельность и «непокобелимость» его натуры всегда граничила с «упертостью», если не просто тупостью. Он совершал одну ошибку за другой. После долгой борьбы с Помпеем, Катон стал его поддерживать — просто потому, что испытывал несколько меньшее отвращение к личности и политической физиономии Помпея, чем к личности и политической физиономии Цезаря. Подобно прочим «оптиматам», Катон надеялся использовать Помпея в своих целях до тех пор, пока Магн не перестанет быть ему послушным, а затем отделаться от него. В то же время «оптиматам» было хорошо известно о двойной игре, которую вел Помпей, стремившийся уничтожить любыми средствами своего главного соперника — Цезаря, но вовсе не желавший попадать в зависимость от «отцов, занесенных в списки».

Скрибоний Курион, бывший сторонник «оптиматов» и известный своим незаурядным красноречием оратор, после уплаты Цезарем его колоссальных долгов (за счет галльской добычи), принялся, в качестве народного трибуна, очень хитро, умно и умело защищать интересы Гая Юлия. Формально свежеиспеченный «защитник плебеев» выступал как бы против Цезаря, однако на деле, посредством своих упорно повторяемых и крайне заумно сформулированных предложений, проникнутых гротескной для своего времени «честностью», «прямодушием», давно уже нисколько не котировавшейся, в эпоху предсмертных судорог олигархической республики, замшелой «добродетельностью» и прямо-таки обезоруживающей «наивностью», фактически срывал принятие решений, направленных против Гая Юлия. Курион, к примеру, на полном серьезе предлагал обоим претендентам на единоличную власть над Римской «мировой» державой распустить свои войска и спасти, таким образом, государство. Политическая наивность? Не думаю. Ведь если бы это предложение Куриона прошло, Цезарь оказался бы в несравненно более выгодном положении, чем Помпей. Ибо в распоряжении «потомка Венеры», даже в случае роспуска армии, остались бы как его несметная галльская добыча, так и его сторонники-плебеи, сотрясавшие стогны «столицы обитаемого мира» своими грозными воинственными криками.

Осенью пошли разговоры о неизбежности войны между Помпеем и Цезарем.

1 сентября Скрибоний Курион снова внес свое «примирительное» предложение на рассмотрение сената. Сенат подавляющим большинством проголосовал о лишении обоих «династов» их вооруженных сил и власти. Однако верх, в конце концов, одержало крайнее меньшинство радикально настроенных «оптиматов», поскольку консул Марцелл расценил результаты голосования, как позорное подчинение большинства сенаторов диктату тирании (Цезаря) и распространил провокационный слух о якобы уже начавшемся вторжении войск мятежника Цезаря из Цизальпийской Галлии в Италию. После чего Марцелл театральным жестом вручил Помпею меч, дабы «Великий» защитил им «римскую свободу».

В действительности Цезарь оставался, во главе своей армии, в Цизальпийской Галлии, всемерно выставляя напоказ свое миролюбие и готовность к переговорам (даже после начала открытого конфликта).

Точные условия, оговоренные в требовании Цезаря допустить его к участию в консульских выборах на 49 год заочно, при сохранении Гаем Юлием в то же время власти над его провинциями и командования над его войсками, ныне, увы, не поддаются реконструкции (во всяком случае, что касается их правового аспекта). Не подлежит сомнению одно: проконсул «со товарищи» уже не раз «отменял» неписанную конституцию Римской республики в своих интересах, когда ему это было выгодно. Не подлежало сомнению и то, что Цезарь претендует на особые права, этой конституцией отнюдь не предусмотренные. Согласно «свычаям и обычаям» римской олигархической демократии, ему надлежало сначала сложить с себя наместничество в Галлии и военное командование, дождавшись истечения их срока, установленного в законодательном порядке, и лишь после этого подать свою кандидатуру в консулы — естественно, не на текущий 49, а на следующий, 48 год. Однако Цезарь, что называется, закусил