Человек-звезда. Жизненный путь Гая Юлия Цезаря - Вольфганг Викторович Акунов

удила. В конце концов, речь шла о его «дигнитас» — достоинстве, которое, по его собственным словам, всегда было ему дороже самой жизни…

Сделанные Гаем Юлием компромиссные предложения выглядели вполне респектабельно. Цезарь проявил готовность удовольствоваться двумя легионами, сохранив при этом наместничество в Цизальпийской Галлии и Иллирии. Мало того, он даже проявил готовность вообще сложить с себя командование, вот только…одновременно с Помпеем «Великим».

Однако все переговоры и попытки примирения на личном уровне оказались такими же безрезультатными, как и сенатские дебаты.

1 января 49 года сенат окончательно отклонил все требования Цезаря, объявив его в преступном непокорстве. Неделю спустя «отцы, занесенные в списки» лишили Гая Юлия его провинций. Народные трибуны Марк Антоний и Квинт Кассий, друзья и сторонники Цезаря, пытавшиеся воспрепятствовать этому решению сенаторов, используя свое право «вето», были проигнорированы правящими олигархами и в гневе покинули Город на Тибре.

Теперь фронты предстоящей гражданской войны окончательно определились. Честный военачальник Лабиен, сказав «потомку Венеры» нечто вроде: «Ты, Гай, мне друг, но истина дороже!», покинул лагерь Цезаря и перешел на сторону противников своего бывшего «отца-командира». Великодушный Цезарь отправил вдогонку своему верному соратнику на протяжении последних девяти лет деньги и багаж, оставленные Лабиеном в лагере проконсула.

Если бы Гай Юлий действительно возвратился в Рим в качестве частного лица, он тем самым подвел бы жирную черту под свою военно-политическую карьеру (или, если угодно, поставил бы на своей военно-политической карьере жирный крест — как кому больше нравится). Список жертв Помпея был, как это ни печально, очень длинным (хотя и не столь длинным, как, скажем, аналогичные списки Суллы или Мария), и коварный Магн (хотя, возможно, не без некоторых колебаний), несомненно выдал бы своего «заклятого друга» и недавнего тестя, как говорится, «головой» партии «оптиматов» (ведь и в союз-то с Цезарем Помпей вступил когда-то не без долгих колебаний, в силу «обстоятельств непреодолимой силы»). В Риме Цезаря уже нетерпеливо поджидал неподкупный взяткодатель Катон, как обычно, мрачный и готовый обвинить «вифинскую царицу» в государственной измене, превышении власти, вымогательствах, обмане, клятвопреступлении, нечестии…и далее по списку — вплоть до людоедства (в котором без тени смущения обвиняли Катилину и его сторонников — в сочинении Саллюстия на полном серьезе утверждается, что «катилинарии» заклали человека и вкусили его мяса, с целью повязать себя кровавой круговой порукой).

Легионеры славного Гнея Помпея Магна, несомненно, весьма действенным образом способствовали бы ускорению хода судебного разбирательства. В лучшем (для себя любимого) случае достойный отпрыск рода Юлиев мог бы рассчитывать на ссылку…скажем, в Массилию, где, возможно, составил бы теплую компанию другому политическому ссыльному — Милону (волею судеб отомстившему распутнику Клодию за почти удавшуюся тому попытку осквернить супружеское ложе Гая Юлия). Вместе с Милоном Цезарь мог бы, в этом случае, посвящать весь свой досуг рыбной ловле и вдоволь смаковать краснобородок (наряду с рыбой других сортов, мидиями, креветками, кальмарами, прочими морепродуктами, шафраном, пряностями, зеленью и овощами, поджаренными на оливковом масле) в виде вкуснейшей рыбной похлебки, которой Массилия-Массалия-Марсель славится до сих пор. В наше время она называется буйабес. А вот как этот чудесный рыбный суп назывался при Цезаре и при Милоне, и подавались ли к нему тогда поджаренные ломтики белого хлеба и чесночный соус, как в наши дни — это автору настоящего правдивого повествования, увы, не известно. Я знаю лишь одно: тот буйабес готовили без апельсиновой цедры и без помидоров (к сожалению, еще неизвестных в I веке до Р. Х. в Старом Свете).

19. Жребий брошен!

Цезарю оставалось только ввести в дело свои вооруженные силы, никаких сомнений на этот счет у него больше не было, да и быть не могло. В любом случае, он предусмотрительно позаботился создать у «Града и мира» впечатление, что оставался законопослушным гражданином и «оставался в пределах правового поля», пока это было возможно. Поэтому теперь Гай Юлий с легким сердцем мог возложить всю вину за развязывание bellum civile — гражданской войны — исключительно на своих противников. Для ввода своих войск на территорию Италии как таковой — Italia propria — Цезарь без особого труда нашел подходящий повод — наказание сената за неуважение к священному праву народных трибунов, праву «вето».

Гай Юлий сумел и на этот раз добиться преимущества перед противником, благодаря свойственной ему быстроте принятия решений, совершенно ошеломившей привычно инертных сторонников Помпея. Был самый разгар зимы. В зимнюю пору никому и в голову не приходило начинать военные действия. Никому, кроме Цезаря. Его легионы, закаленные боями и походами в кельтских землях, привыкли переносить куда более суровые климатические условия. Набор Помпеем войск в Италии ни при каких условиях не мог закончиться до наступления весны. Правда, если бы все шло своим чередом, по заведенном порядку, то весной в распоряжении «Великого» имелось бы десять легионов, а в Испании — еще восемь легионов под командованием верных Помпею легатов Афрания (как, несомненно, еще помнит многоуважаемый читатель — «искусного танцора») и Петрея, не считая многочисленных отдельных военных отрядов, разбросанных по всей территории Римской республики. Все они были бы готовы выступить против непокорного проконсула Предальпийской и Заальпийской Галлии.

В распоряжении же Гая Юлия на тот момент имелся всего один, Тринадцатый, легион (хотя при этом следует учитывать, что легионы Помпея, сосредоточенные в Италии, имели в строю только кадровый состав, и потому один полностью укомплектованный легион Цезаря был боеспособнее, чем два неотмобилизованных легиона Помпея). Все остальные легионы Цезаря находились еще далеко от Италии, на территории Галлии. Уже поэтому никто из противников мятежного проконсула не ожидал от него немедленного начала военных действий.

14 января 49 года Град на Тибре был, как громом, поражен известием, что Цезарь в ночь с 10 на 11 января, выступив из Равенны, перешел пограничную речушку Рубикон и сходу овладел (без боя) первым италийским городом на своем пути — Аримином (современным Римини). Эта весть вызвала в «столице мира» всеобщее смятение и панику. Ведь вступление проконсула во главе своих войск в Италию было строжайше запрещено законом. «Аlеа jacta est» (или «Jacta est аlеа») — «жребий брошен» — с этими навек вошедшими в историю «крылатыми» словами Цезарь якобы перешел Рубикон. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что занятие им италийского города (пусть даже и без боя) означает начало гражданской войны («самой кровопролитной из всех войн, поскольку в ней сограждане сражаются друг с другом и потому не берут друг друга в плен, так как не могут продать пленных в рабство», по авторитетному мнению Плутарха).