Смутные годы - Валерий Игнатьевич Туринов

также, что срубил мурзу Кутулбая. Келмаметку же спас Аллах.

Возмущённые мурзы потребовали от Димитрия примерно наказать виновников всей этой истории. И тот велел высечь плетью Урусова и посадить в тюрьму вместе с его сообщниками.

Не знал Урак только, что выпустить его из тюрьмы упросила Димитрия Марина. Той же об этом как-то случайно намекнул Заруцкий, который начал плести свою, не ведомую никому паутину, пока ещё смутно чувствуя, что из этого что-то выйдет.

* * *

Урусов нагнулся под низкой притолокой двери и вышел во двор тюрьмы. Здесь он остановился и окинул взглядом городскую стену, приземистую рубленку и сторожку, чтобы не забыть это место, врезать его в сердце и в голове.

Ветер принёс из-за Оки запах зимней хвои и ещё чего-то знакомого, родного, волнующего: потянуло запахом степи, снега, свободой…

И от этих запахов и двухнедельного заточения в вонючей избе у князя закружилась голова. Он пошатнулся и невольно кивнул головой Кадырбеку, который стоял с ногайцами подле двора тюрьмы.

Ясаул тут же подскакал к нему, подвёл в поводу его любимого албанца. Передавая ему коня, он полыхнул на него огнём угольно-чёрных глаз и как будто передал вместе с ним жажду жизни и воли… Воли!..

Урусов выдохнул: «Хо!» – взлетел в седло и оглянулся назад, на тюрьму, откуда только что вышел. Лицо у него исказила злобная судорога, а в ушах снова зазвенел истеричный вопль самозваного царя: «Плетьми его, плетьми, татарского выродка!.. В тюрьму-у!»

Он мотнул головой, как заарканенный жеребец, чтобы прогнать это видение, и, давая выход накопившейся страсти, яростно ожёг нагайкой албанца, вскрикнул: «Ы-ы-х-х!»

Жеребец рванул с места в карьер и вынес его со двора тюрьмы. Вслед за князем устремились его воины.

Они миновали пару улочек и влетели во двор царского терема. Урусов соскочил на снег, бросил повод ясаулу и уверенно направился к высокому разукрашенному крыльцу.

Из-под тёмного навеса навстречу ему шагнули донские казаки и загородили дорогу: «Кто таков?»

– Пропускай, станичники! – послышался голос с гульбищ, и по лестнице быстро сбежал Бурба.

– Велено встретить и проводить, – сказал он Урусову. – Государь ждёт тебя!

Они поднялись по лестнице. Наверху хлопнула дверь, и на дворе опять стало тихо.

Ногайцы устроились у коновязей. А подле крыльца взад-вперёд снова заходили донские казаки, притопывая, чтобы не замёрзнуть.

* * *

В сенях Урусов сбросил с себя полушубок и шагнул через порог в большую, ярко освещённую палату, в которой было полно людей.

– А-а! Наш опальный! – протянул Димитрий, заметив его. – Ну, иди сюда!

Урусов встретился с ним взглядом, усилием воли подавил гнев, подошёл к столу.

Димитрий сунул кубок с вином в руки чашнику: «Подай князю!»

Приняв кубок, Урусов поднял его:

– Твоё здоровье, великий князь!

За столом вразнобой тоже закричали, поднимая кубки: «За здоровье государя Димитрия!»

Все выпили.

– Садись, князь Пётр! – показал Димитрий ему на место рядом с собой на лавке. – Садись и молчи. Я наказал, я и простил. Теперь у меня служить будешь. Если по правде – награжу… А Маметку не жалей – воровство замыслил! На Москве сяду, Касимов получишь! Царём сделаю!..

Он пьяно покачнулся на лавке, оглядел ближних. За столом рядом с Шаховским сидел Трубецкой, далее сидели братья Плещеевы, Заруцкий с атаманом Ванькой Белоголовым и два татарских мурзы. Все пили, ели, поглядывали на них: на него, на царя, и опального князя.

Он же заговорил только с ним, с Урусовым.

– Хочешь загонных, гетманских? Из-под Москвы берёг. А сейчас отдам. Поруби, потешь руку!.. Чай, застоялась в темнице без дела-то? – усмехнулся он и крикнул дворецкого: – Князь Семён!

– Слушаю, государь! – услужливо откликнулся тот.

– Вели гнать сюда пахоликов, что за сторожами! Хотя постой, не надо! Зови Сицкого! Да поживей!

Звенигородский вышел из палаты.

– Сейчас потеха будет! – громко крикнул Димитрий. – Все во двор! Сабельки прихватите!

Он поднялся с лавки, пошатываясь, двинулся к выходу из палаты. За ним потянулись гости.

– Что ещё надумал-то? – легонько подтолкнул Трубецкой в плечо Заруцкого.

– Потеху, – коротко ответил тот. – Государь у нас весёлый… Серчаешь, Дмитрий Тимофеевич?.. Ну-ну, серчай. А ты представь, что было бы, если бы ты не ушёл тогда… Молчишь? – напомнил Заруцкий Трубецкому уже который раз всё о том же, о Тушинском лагере.

– Не от казаков уходил – от Рожинского, – стал оправдываться Трубецкой почему-то именно перед ним, перед атаманом с Дона. От этого он обычно раздражался на себя и на него, но и был не в состоянии противиться сквозившей в его голосе парализующей воле…

– Не дело, князь, говоришь! – досадливо отмахнулся Заруцкий от такого, по-детски легкомысленного довода, не веря ему. – Городок-то сами мы и порушили!.. И не послы тому виной!

Он остановился, чтобы пропустить его вперёд в дверях.

– Как твой брат-то, Александр? С громким именем Меркурий! – с чего-то перешёл он на другую тему разговора.

– Убит он, – ответил Трубецкой, недоумевая, почему он вдруг вспомнил Александра. – Ещё в августе, двадцать второго дня…

– А-а! – протянул Заруцкий. – Сочувствую. Жаль – хороший был малый… Ладно, пошли, пошли!

Они спустились с теремного крыльца.

На дворе уже толпились донские казаки вокруг кучки полураздетых пахоликов.

– Ну что, воины, потешим руку? – спросил Димитрий дворян. – Князь, они твои, – сказал он Урусову. – Но прежде покажи, не ослабела ли рука за приставом.

Он сбросил с себя на снег свой тулупчик.

– Давай сначала ты, потом я!

Он подошёл к Бурбе, выдернул у него из ножен саблю и, примериваясь и разминая руку, поиграл клинком, рубанул пару раз воздух: «Эх, эх!» Крикнул: «Урусов, начинай!»

Урусов побледнел от ненависти к нему, к этому стоявшему перед ним рыхлому, с одутловатым лицом человеку. В голове у него зашумело… Но плети и сырая вонючая темница уже кое-чему научили его. Он смолчал, только вынул из ножен клинок и покорно шагнул вперёд.

Казаки схватили одного из пленников и толкнули к нему.

Путая русские и польские слова, тот что-то закричал, пронзительно, по-журавлиному, пытаясь удержаться на ногах от сильного толчка, и шатнулся в сторону Урусова. В ту же секунду ярко блеснул клинок, и пахолик тупо уткнулся лицом в снег…

В толпе, наблюдавшей за этим, одобрительно крякнули: «Вот те да!.. Это по-нашему!»

– Хорош! – сказал Димитрий, завистливо глядя на Урусова. – Да, не сломался.

Он прошёлся перед боярами и атаманами, резко повернулся на высоких каблуках, крикнул: «Давай следующего!»

Казаки вывели другого пахолика.

Стараясь повторить удар Урусова, он коротко взмахнул саблей и лишь осадил пахолику плечо.

Поляк вскрикнул и здоровой рукой зажал рану.

Он же обозлился и рубанул его ещё раз… Рубил он наотмашь, широким замахом, и снова промазал, только отхватил