Театральная история - Артур Соломонов

«Растут габариты гробов и могил», – повторил Сергей и прикрыл экран ладонями.

Девочка-подросток со стыдливыми косами и робко-чувственным взглядом говорила о невозможном. Он представил, как его поклонница Люба Ч., слегка смущаясь, спрашивает: «Задумывались ли вы, что будет с вашим телом, когда вы умрете?»

Нет. Не была она ни девочкой, ни подростком. Вот пишет: «мы, мы, мы».

Что это?! Розыгрыш? Это смешно? Деловое предложение? Без подписи? «Что это?!» – шепнул он, пытаясь сквозь ладони рассмотреть, что происходит на экране. Там самопроизвольно запустился рекламный ролик, который заставил глаза Сергея расшириться – и не моргать. Он распахнул ладони и неотрывно смотрел на экран, чувствуя, как бешено стучит сердце – в висках, в ладонях, в кончиках красивых тонких пальцев.

…Под торжественно-печальную музыку выплыл гроб. Из левого края экрана – в центр. Из гроба выпорхнул покойник, словно пловец нырнул с вышки в бассейн. Но упал не в воду, а на металлическую доску. Сверху ринулся луч света. Труп приподнялся ему навстречу, но надежда была напрасной: луч вонзился в тело и начал его жечь. Через несколько секунд на месте трупа осталась жидкость кофейного цвета.

Голос за кадром не без ликования сообщил, что вместо семидесяти килограммов мы теперь имеем три литра жидкости. А это очень хорошо для планеты. Для нашей Земли это просто прекрасно. Ведь умерший, минуя разложение и скелетирование, может сразу стать высококачественным удобрением. Многие люди, продолжал бодрый голос, узнав о новом способе утилизации, попросили после смерти довести их до состояния воды. И пропитать ими сады и огороды. Ибо и после смерти они хотят быть полезными.

Далее (под неизбежного во всех смертельных случаях Альбинони) энергичный голос сообщал, что знаменитостям, которые подпишут договор о согласии на новый вид утилизации, будет выплачена премия в размере десяти тысяч долларов. Поскольку метод нуждается в рекламе. А люди в большинстве своем консервативны. Они предпочитают по старинке гнить. Или быть сожженными. И лишь немногие. Стремятся превратиться в несколько литров. Общественно полезной. Жидкости.

Сергей, глядя, как из левого угла экрана вылетел новый гроб с таким же покорным и дородным телом, подумал: «Выходит, люди все чаще отправляются толстяками в загробный мир, на встречу с Богом? О какой-то перемене в жизни человечества это, конечно, свидетельствует».

Армады жирдяев, воспаряющих в небо. Долетят ли? Хватит ли им места? Сергей резко вскочил с кресла. Кто же запустил на его лучезарный сайт такую мерзость? «Боже мой, боже мой, боже мой, боже мой», – повторял он без перерыва, сливая слова, не заботясь о дикции, не думая, как выглядит его лицо, сколько в нем смятения и тоски. Взывание к Богу принесло результат: он вспомнил, как давно не был в церкви, и дал себе обещание завтра же, перед театром, сходить на службу к отцу Никодиму. Благо, Сильвестр перенес утреннюю репетицию.

Тем временем ролик запустился снова, и снова полился голос: «вместо семидесяти килограммов мы имеем три литра воды»; и снова полился на труп ужасающий свет…

Сергей подбежал к компьютеру и резко нажал на кнопку выключения. Машина закряхтела – она не любила внезапных отторжений от питания. Но Сергей еще сильнее вдавил кнопку, давая машине понять, что сопротивление бесполезно. Наконец компьютер прощально присвистнул и экран погас.

Черная пустота. Как будто ничего не было. Ни лучезарного сайта, ни восторженных писем, ни летающих трупов, ни жуткого света. Черный экран произвел на Преображенского почти столь же угнетающее впечатление, что и весть об утилизации. Он чувствовал, что вся палитра реакций – от плача до смеха – была наготове. Несмотря на охвативший его ужас, он мог отреагировать на произошедшее с юмором. Мог смеяться долго-долго – пока не пройдет страх. Послать духу сигнал от тела – как это делают актеры, вызывая необходимую эмоцию. Ведь, если вдуматься, это предложение пронизано иронией, пусть и несколько потусторонней. Ему предлагают стать лидером в использовании новейшего метода утилизации тел. Первый среди живых, он должен стать первым и среди мертвых. Может, это следует воспринимать так? Может, стоит улыбнуться? И послать данные своего банковского счета этой Любе Ч. И приписать, что он, как любитель всех современных течений, с благодарностью утилизуется актуальным способом, когда придет его час? И тем самым счастливо избежит разложения и скелетирования? Сыграет посмертную роль? Последнее перевоплощение Преображенского – из трупа в воду!

Ирония уже поднималась из глубин артистического духа, и Сергей готов был расхохотаться, сначала натужно и болезненно, а потом все более легко и естественно. Но не смог. Ему! Услышавшему за свою театральную жизнь столько аплодисментов, что если сложить их все вместе, получится грандиозная симфония любви, не утихающая ни днем, ни ночью. Ему! Окруженному любовью всех-всех, любовью, которая дарит ощущение бессмертия! Ему предлагают подумать о том, чтобы избежать скелетирования! Ему! Предлагают подумать, не лучше ли миновать разложение! «Боже мой, какое ужасное слово, кто же его изобрел… Разложение…»

Сергей всю жизнь всеми возможными способами – как приличными, так и не очень – старался отказаться, когда его звали на похороны и поминки. Предпочитал другие приглашения. Особенно его коробили похороны коллег-актеров. Помимо того что он испытывал не просто ужас, а оцепенение при одной мысли о «разложении и скелетировании», актерские похороны ему всегда казались противоестественными. Ему претила старая театральная традиция: устраивать овацию покойнику.

Сидя перед черным компьютерным экраном, не чувствуя сил ни встать, ни даже улыбнуться, он вспомнил, как в первый раз был оглушен похоронными аплодисментами. Ему, первокурснику актерского факультета, было семнадцать лет. В ГИТИСе прощались с великим педагогом Владимиром Левертовым. Молчание учителей, редкие всхлипывания студентов, скорбная музыка. Внезапно она стихла. И тишину вспорол треск аплодисментов. Он обрушился со всех сторон, он рос, он ширился. Ошпаренный рукоплесканиями, Сергей выбежал на улицу. Он не понимал, почему ему стало так невыносимо плохо.

Тогда во дворе ГИТИСа он дал себе слово никогда не ходить на актерские похороны. И был верен своей юношеской клятве. О своих похоронах, которые неизбежно случатся, он не думал. Если бы можно было представить иерархию людей, близких к смерти и далеких от нее, то Сергей всегда чувствовал, что находится на самом отдаленном от небытия краю.

Наполнилась тяжелым звоном голова.

Тяжесть ударов сердца стала невыносимой.

Сергей вырвался из кабинета.

Захлопнул за собой дверь.

Резко и громко.

В коридоре стук сердца перестал оглушать.

Сергей вошел в спальню. Увидел, что жена мажет ночным кремом лицо – веки, щеки, шею, нос. Массирующими движениями она наносила и наносила, наносила и наносила, наносила и наносила крем на кожу. Она не любила, когда Сергей заставал ее за косметическими усовершенствованиями. Но раз уж такое случилось, сделала вид, что ей все равно. Сергей закрыл глаза и произнес: