Книга начал - Салли Пейдж

Слушая ее, Малкольм кивает.

– Расскажите Джоанне о его отце, – подсказывает он.

Такое впечатление, что ему самому теперь хочется помочь Руфи выиграть пари.

– О, это очень интересно. – Одарив его теплой улыбкой, Руфь поворачивается к Джо. – С отцом у него отношения были ужасные, он даже не пришел на его похороны…

– Но когда умер сам Карл Маркс, – не выдерживает Малкольм, – выяснилось, что он всю жизнь носил в нагрудном кармане портрет отца.

– И этот портрет был погребен вместе с ним, – заканчивает Руфь.

– Ну а Хатч? – спрашивает Джо, теперь уже вполне убежденная в том, что Карл Маркс и в самом деле мог бродить по кладбищу и даже присаживаться на их скамью и размышлять о своих близких.

– Некоторые друзья Хатча обратили внимание на одну очень странную вещь. Где бы он временно ни останавливался, он всегда звонил своей жене Элле, нередко даже каждый день, и мог болтать с ней часами. Возможно, эти разговоры помогали ему расслабиться, с ней не нужно было притворяться, жеманничать и кривляться, – размышляет вслух Руфь. – Он мог говорить с четырьмя разными акцентами, в зависимости от собеседника. Возможно, только с Эллой он мог позволить себе быть самим собой.

Несколько секунд Руфь молчит, потом протягивает руки к своим друзьям.

– Больше мне добавить нечего, – говорит наконец она.

– Итак, Карл и Хатч встречаются в канун Рождества и говорят друг с другом о своих семьях и о том, как о многом они сожалеют, – резюмирует Джо. – Руфь, – нерешительно продолжает она, – вы сказали, что истории Карла и Хатча заставили вас подумать о собственной жизни. Вы не возражаете, если я спрошу вас о вашей семье?

– Ну что ж… сейчас в живых остались только мы с братом Доном. Он на два года старше меня. Впрочем, да, вы правы, я много думала о своей семье. Мои родители были строгими шотландскими пресвитерианами. В этом, конечно, нет ничего страшного. Но в нашем детстве веселого было мало, – уставившись на огонь, отвечает Руфь.

– А какими они были? – спрашивает Джо, пытаясь представить себе Руфь маленькой девочкой.

– Строгими и требовательными… жили по правилам… о, как они обожали свои правила. Но главная сложность заключалась в том, что эти правила у них постоянно менялись. То есть сегодня меня, например, ругают за то, что я слишком много болтаю, а завтра – за то, что я с ними почти не разговариваю. И в том и в другом случае вина моя была одна и та же: я слишком много о себе воображаю. – Руфь опять переходит на задумчивый тон. – Мой брат, похоже, умел разобраться во всех этих хитросплетениях. Возможно, он был чувствительнее меня. – Руфь коротко усмехается и крутит головой. – Впрочем, нет, так думать про Дона нет никакого смысла, это уж точно. Не стоило говорить о его чувствительности.

– Может быть, у него просто был список всех этих правил, – с едва заметной улыбкой делает предположение Малкольм.

– Кто его знает? – вздыхает Руфь. – Но так уж вышло: он все понимал и делал как надо, а я наоборот. Я удрала от них, как только смогла.

– Вы когда-нибудь к ним возвращались? – спрашивает Малкольм.

– Да, было дело, и не раз. Несколько раз в году я старалась их навещать, но как только решила учиться на священника, да еще англиканской церкви, дело весьма осложнилось. Можно себе представить, как это восприняли истовые шотландские пресвитериане. Тем более что на женщин они вообще смотрят по-особенному. Попросту говоря, они считают, что в церкви женщинам не место, разве что убрать да помыть что-нибудь. После смерти отца, я думала, все станет проще, и я все же приехала, чтобы помочь маме, когда у нее диагностировали деменцию, но…

– И что же случилось? – спрашивает Джо.

– Дон сунул ее в дом престарелых, и дело с концом. Говорить больше не о чем. Сказал – и сделал. Дон весь пошел в нашу породу.

– Так в последнее время вы много думали о своей семье? – осторожно спрашивает Малкольм.

– Ну да, – отвечает Руфь. – Если честно, читая про Карла и Хатча, я думала, что в принципе у меня детство было не такое уж плохое. Не жизнь, а малина по сравнению с тем, что приходилось терпеть Фокси.

– А вы сейчас общаетесь с Доном? – интересуется Джо.

– Да… время от времени. Но не часто. Поэтому я и решила поехать в Глазго. Подумала, что мне с ним надо бы обязательно встретиться, постараться найти… ох, сама не знаю… какое-то решение.

– Искупить прежние грехи? – сделал предположение Малкольм.

– Да, пожалуй, – бросив на него быстрый взгляд, задумчиво говорит Руфь. – Дело в том, что я не могу не думать, будто тут есть и моя вина. Кто знает… я могла приложить больше усилий, постараться как-то приспособиться, что ли. – Указательным пальцем она устало трет лоб. – Это все так трудно распутать. Чем больше я думаю о прошлом, тем больше слышу старые как мир нападки: слишком тяжелый характер, всюду сует свой нос, слишком бесцеремонная и навязчивая, слишком много о себе воображает…

– Какая все это чепуха, – не может удержаться Джо, а сама в то же время думает, что этими экскурсами в прошлое, возможно, и объясняются внезапные приступы тревоги Руфи.

– Спасибо, Джо… Но мне нужно прежде всего разобраться, за что я должна просить прощения и какие грехи должна искупить. А размышляя про Карла и Хатча, я поняла, что ждать больше нельзя, иначе будет поздно. Может, конечно, ничего не получится, но попробовать обязательно надо.

– Когда вы уезжаете? – спрашивает Малкольм, и Джо видит, что он тоже устал.

– Завтра.

– Так скоро? – спрашивает пораженная Джо.

В ответ Руфь просто кивает.

– Ох, – только и в силах выговорить Джо.

На нее тоже накатывает волна страшной усталости. А вместе с ней – чувство огромного сожаления и утраты.

* * *

Все трое подавлены и, пока Малкольм по очереди подает им пальто, молчат. Руфь дарит им рождественские открытки, и этот ритуал как бы подчеркивает, что расстаются они надолго. Когда же они встретятся вновь, все втроем?

Возможно, чувство, что время безвозвратно уходит, побуждает Джо задать вопрос. Словно перед ней стоит выбор: теперь или никогда.

– Так что же все-таки заставило вас обратиться в бегство, Руфь?

– Не было никакого бегства, она просто не… – начинает Малкольм.

Но Руфь поднимает руку, на которую уже успела надеть варежку.

– Все в порядке, Малкольм, – говорит она, улыбаясь ему. – И очень мило с вашей стороны. Но, как мне кажется, все мы прекрасно понимаем, что бегство все-таки имело место