Имидж старой девы - Елена Арсеньева

У нас столик на двоих, но здесь так тесно, что возникаетощущение, будто все сидят практически за одним столом, касаясь друг другалоктями и то и дело натыкаясь ногами на ноги своего визави – это в лучшемслучае. Я, например, уже два раза нечаянно пнула собачку, развалившуюся подсоседним столиком, за что заслужила возмущенный взгляд ее владельца.

Так и хочется сказать – владелицы, потому что это –мальчик-девочка. Пидермон, как изящно выражаются французы. К этим ошибкамприроды здесь относятся по-разному. Маришкина подружка Вероника, та самая,которая работает у «Черутти», говорит, что в модельном бизнесе, так же как и вшоу-бизнесе, пидермонов полно. Пидермоны-мальчики жутко относятся к женщинам,всячески притесняют их, мерзко хамят, выживают со службы. Упаси бог иметьбоссом пидермона-мальчика, воинствующего женоненавистника! А пидермоны-девочки– лучшие подружки девушек. Разумеется, до тех пор, пока речь не идет осоперничестве за конкретного мужчину. Они обожают трепаться о косметике ивсяких тряпках – кстати, Вероника уверяет: у них отличный вкус, есть чемупоучиться. Однако тот «девочка», который сидит наискосок от меня, изысканнымвкусом, боюсь, не отличается. Он жутко нарумянен, гель чуть ли не капает сволос, сладкий запах его парфюма перебивает даже запах мулей. Одет он, правда,в брюки и пуловер, но какие это брюки и какой пуловер! Только что кружевныхоборочек на них нет! А повязанная на шейку косыночка в голубенькихнезабудочках?! А изобилие перстней на пальчиках с наманикюренными ноготками? Астекляшка-«гвоздик» в ушке? Без преувеличения можно сказать, что весь он так исверкает, как разгневанный бриллиант (какая жалость, что не я придумала этоубийственное сравнение, а Скотт Фицджеральд!), когда я в очередной раз нервнодергаю ногой и вхожу в контакт с развалившейся собачонкой! Думаю, если бы небезусловно мужественная и гетеросексуальная внешность моего спутника, мне быплохо пришлось от этой парочки пидермонов!

И поговорить в их присутствии никак не удается. Ни о нашихотношениях, ни о деле.

Кончается все тем, что мы извлекаем из ракушек последниемули и, отказавшись от десерта, даже не попросив кофе, выскакиваем на улицу.Почти против двери кинотеатр, на котором фиолетовыми буквами светится название:«Pigallе». Чуть вдали разливается красное зарево над «Мулен Руж». На углусияющая витрина предлагает девушек – мужчинам, юношей – женщинам, а такжеоднополую любовь – тем и другим. Бертран озирается, и такое впечатление, что донего только сейчас начинает доходить, куда он меня привел. И вместо того чтобыфланировать дальше по Пигаль, он резко сворачивает вниз по рю де Марти, котораяведет прямиком к церкви Нотр-Дам де Лоретт, а там до нашего дома рукой подать.

– Ты узнал что-нибудь? Что? – я сразу перехватываюинициативу, потому что он пытается обнять меня. – Видел Фюре?

Я рассчитала точно: во всем мире первым делом – самолеты, нуа девушки, а девушки – потом.

– Целый день провел вне дома, а мобильник нарочно отключил.Так что если Фюре и приходил за информацией, то меня не застал. Ладно, потомрешу, что с ним делать, – легкомысленно отмахнулся Бертран. – Со спискомработать было гораздо интересней. Я немного ошибся: в нем не только антиквары.Есть и они, конечно: конкретно те, кто работает одновременно со старинноймебелью и частной перепиской. Как правило, все эти антиквары продавали илипокупали вещи Вернона, Шемизье и Курбо. Тебе что-нибудь говорят эти фамилии?

– Только о Верноне слышала. Кабинетная мебель началапозапрошлого века, правда? У моего бо фрэр есть чудное бюро его работы.

Бертран смотрит на меня, чуть нахмурясь:

– А ты не знаешь, оно застраховано?

– Представления не имею, – пожимаю плечами. – А что?

– А то… – Бертран медлит, как бы колеблясь: говорить илинет. – А то, что параллельно в списке идут фамилии коллекционеров, которые в СА«Кураж» страховали изделия Вернона, Шемизье и Курбо. Короче, не хочу тебяпугать, но уже трое антикваров и коллекционеров, не считая известного тебеМигеля Бове, покинули этот мир – причем не по своей воле.

– Что?! Ты шутишь?!

– Да разве такими вещами шутят? Одно могу сказать вутешение: фамилии Мориса я ночью на мониторе Фюре не видел. И слава богу! Уменя такое ощущение, что оказаться в списке Фюре, мягко говоря, вредно дляздоровья!

– Ночью? – тупо повторяю я. – Не видел фамилии? О господибоже ты мой! Но ведь ночью ты… ты не все время смотрел на монитор!

– Да, – Бертран резко поворачивается и обнимает меня. – Невсе время. Часть его я смотрел на тебя… Послушай, – добавляет он несмело, – язнаю, что твой бо фрэр вернулся, что к тебе идти невозможно. Но вот же, совсемрядом, мой дом! Моя квартира! Почему бы нам не зайти туда? Пусть ненадолго. Нухотя бы на час!

– Как ты можешь? – бормочу я. – Ты сообщаешь мне такиекошмарные вещи – и хочешь, чтобы я после этого отправилась к тебе. Я не могу. Ядолжна все сказать Морису. Может, он в опасности! Ты сам сказал, что оказатьсяв списке Фюре – вредно для здоровья!

Но Мориса в том списке все-таки нет… Так что взрыв моейтревоги несколько преувеличен. И Бертран это мгновенно просекает.

– Послушай, – спрашивает он с умоляющей интонацией, – чтослучилось? Что изменилось с вечера… в смысле, с ночи… в смысле, с тех пор, какмы расстались?

Я молчу и отвожу глаза. Сказать-то нечего. Разве тольконачать объяснять, что для меня значит Кирилл. Но тогда Бертран вправе будетспросить, почему этот неведомый Кирилл совершенно ничего не значил для меняночью?

И это правда! Не значил! Когда я была с Бертраном, я недумала про Кирилла!

Это открытие заставляет меня споткнуться.

За разговором мы и не заметили, как спустились по рю деМарти и миновали Нотр-Дам де Лоретт. Париж кажется огромным только туристам. Когдапривыкаешь к нему, понимаешь, что центр относительно невелик. Поэтому, как нидалеко находится Сакре-Кер от квартала Друо, расстояние между ними можнопреодолеть за десять минут. Особенно если спускаешься с холма, а неподнимаешься. Подниматься крутовато, но мы с Бертраном шли вниз. И моя улицаШо-Ша оказалась уже совсем рядом. Она по-прежнему весьма живописно украшенаклочьями газет, черными пакетами с бытовым мусором и заставлена зеленымиконтейнерами. Чокнутые мусорщики все еще бастуют!