Имидж старой девы - Елена Арсеньева

Почему-то они протаскивают контейнер в обход мусорки. Потомвдруг оставляют его в покое и кидаются куда-то в сторону. Потом я слышустранный звук, напоминающий хлопок бутылки шампанского. Потом – какую-то вознюи громкое шуршанье пластикового пакета. Еще один хлопок – где-то закрыласьдверца. Мусорщики появляются из-за своей машины. Они и впрямь волокут большущийчерный пластиковый пакет. Отнюдь не пустой, а плотно набитый. Чем? Неужелимусором? Не пойму, где они его насобирали?!

И тут… тут происходит нечто вовсе несусветное. Мусорщики наминуту оставляют свою ношу, потом споро наклоняют контейнер и высыпают из неговесь мусор на мостовую.

Ничего себе, работнички! Хамство, ну и хамство!

Я делаю рывок, пытаясь выскочить в дверь и немножко покачатьправа, но Бертран перехватывает меня в полете и стискивает так, что, чудится,ребра начинают трещать. Я выдыхаю, а вдохнуть не могу, но ему на это как бынаплевать: не отпускает. И я вынуждена, натурально не дыша, смотреть, как этипридурки в зеленой униформе не без усилия запихивают в опустевший контейнер тотчерный пластиковый мешок, который откуда-то притащили, а потом, как по команде,разворачиваются – и дают ходу к кабине. Вскакивают в нее, захлопывают дверцы –и мусоворовозка рысью берет с места, исчезнув с таким проворством, словно этоне грузовой мастодонт, а гоночный автомобиль. А контейнер, который они вытащилина мостовую, вообразите, так там и остается!

Наконец-то Бертран разжимает стальные тиски своих рук, но унего и в мыслях нет принести мне извинения. Он просто-напросто отодвигает меняс дороги, рывком распахивает дверь и выбегает на мостовую.

Господи! А если Фюре все же сидит в своем «Ситроене»?! Яснова перестаю дышать – на сей раз от страха за Бертрана. И так, не дыша,выскакиваю вслед за ним на улицу.

И что же я вижу?

Дверца «Ситроена» приоткрыта. Судя по тому, что Бертранстоит рядом совершенно спокойно, в машине никого нет. Наконец-то я могуперевести дух! Впрочем, Бертран смотрит не в салон – он наклонился ирассматривает какое-то пятно на асфальте. Темное такое пятно, маслянистопоблескивающее в свете фонаря. Постепенно я замечаю и еще кое-что: от этогобольшого пятна тянется россыпь маленьких пятнышек. Они, как следы, приводят наск контейнеру, который возвышается среди горы нагло раскиданного мусора. Бертранкакое-то мгновение смотрит на контейнер, потом откидывает его крышку. Заглядываеттуда – и тотчас отшатывается назад.

– Что там? – спрашиваю я.

Он молчит. И от этого молчания мне снова становится страшно.

Хотя чего бояться? Мусорщики сунули в контейнер черный пакетс… чем? С мусором? Или…

И вдруг до меня доходит, что находится в этом пакете. Да-да,именно что , а не кто , потому что одушевленное местоимение вряд ли применимо кабсолютно неодушевленному предмету, каким теперь является мертвое тело БонифасаФюре…

Бертран захлопнул крышку, достал из кармана мобильник ивызвал полицию. А потом схватил меня за руку и снова потащил в подъезд.

– Нечего тебе делать в комиссариате, – буркнул в ответ намои протесты, вталкивая меня в лифт и не без усилия втискиваясь следом (лифт внашем доме похож на бархатную коробочку для духов, но помещается туда толькоодна бутылочка, две – с большим трудом.). – Я сам объяснюсь, сам отвечу на всевопросы. Вот провожу тебя – и спущусь, исполню свой долг законопослушногогражданина. Скажу, случайно проходил мимо – как-никак моя контора рядом, авосьповерят.

– А как я узнаю, что с тобой все в порядке? – встревоженноспрашиваю я.

Лифт останавливается.

– Позвоню, – обещает Бертран, открывая передо мной дверцу.

– В любое время, слышишь? В любое время ночи! – Яоборачиваюсь, хватаю его за руку. – Обещаешь? А то я не усну!

– Хотел бы я этим воспользоваться… – выдыхает Бертран мнепрямо в губы.

Я уже упоминала, что мы как раз стояли напротив нашейквартиры: Бертран – в лифте, я – на площадке? И это не мешало нам упоенноцеловаться. Но надо же такому случиться, чтобы Морис именно в этот миг проходилпо коридору мимо входной двери! Что ему там почудилось, не знаю, только онраспахнул двери настежь… И разумеется, Маришка, которая моталась по квартиретуда-сюда с нашей неугомонной аяйкой, тоже оказалась тут как тут.

И она тоже увидела нас с Бертраном…

Немая сцена в «Ревизоре» показалась бы просто оглушительнымвоплем по сравнению с тишиной, которая воцарилась в эту минуту! Замолчала дажеЛизонька!

Правда, ненадолго. Через мгновение она снова подняла крик.Такое впечатление, что ее до слез огорчило исчезновение Бертрана, которыйнемедленно канул вниз вместе с лифтом.

Сегодня в Париже назначена торжественная панихида показненным во время террора королю и Марии-Антуанетте. Все союзные коронованныеособы должны присутствовать. Естественно, там намеревался появиться и графПрованский. Однако именно сегодня Гортензия хотела отпраздновать свой новыйтитул герцогини. Она пригласила в Сен-Ле мать, брата – принца Евгения – и царяАлександра.

И он приехал в Сен-Ле, скандализировав этим весь двор.Приехал один, без князя Беневентского, который, само собой понятно, не могоставить в такой день своего нового хозяина – графа Прованского. И Мадамвосприняла это как знамение. Во-первых, русский император открыто выказал ей иГортензии свое предпочтение. Во-вторых, она решила воспользоваться отсутствиемТалейрана. И…

А началось все с очередного букета фиалок, который ейпреподнес император, посетовав, что их время отходит: все-таки май на дворе.

– Я очень странно чувствую себя, – сказала Жозефина. –Любовь к этим цветам вдруг превратилась во мне в какую-то болезненнуюпотребность. Я желаю каждое утро, просыпаясь, видеть рядом свежий букет. Этовселяет в меня надежду, что наступающий день будет счастливым. У меня мрачныепредчувствия, сир… Мне кажется, я не увижу наступления лета. Но пока деньначинается с букета фиалок – я буду жива!

– Господь с вами, Мадам! – воскликнул император. – Какиеужасные вещи вы говорите! Я понимаю, что фиалки имеют для вас огромноезначение, но все-таки нельзя ставить свою судьбу в зависимость от этихнедолговечных цветов.