В разные годы. Внешнеполитические очерки - Анатолий Леонидович Адамишин

Пытался я действовать, где мог, самостоятельно. Пользуясь доверительными отношениями с Р. Шифтером, сложившимися в ходе работы на гуманитарном направлении, при встрече с ним в Париже по другому поводу пытался довести через него до администрации США обеспокоенность по поводу поспешного объединения Германии. Шифтер отнесся к этому с пониманием, администрация – нет. Устраивал «истерики» представителям западноевропейских государств в Москве (британский посол Брейтвейт описал это впоследствии в своей книге «За Москвой-рекой»). Тщетно, разумеется.

Вкрапливаю еще одну страничку из дневника того времени: «Был недавно на переговорах Горбачева с Колем и Геншером (февраль 1990 г., Москва). Их линия ясна: как можно скорее объединить Германию, не поругавшись с нами. То есть там дела, а нам уверения, что учитываются интересы СССР. Михаил Сергеевич провел переговоры бодро, с юморком, временами даже пошумливал на немцев, но, к сожалению, мало что у нас за душой. ГДР разваливается на глазах. Ничего хорошего не приходится ожидать и от выборов, видимо, последних в этой стране как самостоятельного германского государства. Показалось мне также, что Горбачев и Шеварднадзе слишком честно ведут игру. Немцы же зачастую не останавливаются перед полуложью, даже потом признавая это. К тому же сами портим человека тем, что любое его слово, даже оброненное случайно, становится законом и мудростью».

Подчеркну, что в разговоре с Горбачевым один на один Коль, убеждая в пагубности нейтралитета для Германии, заявил: «Мы считаем, что НАТО не должен расширять сферу своей деятельности».

Военный фактор. В раскладе сил накануне объединения воинские контингенты СССР, размещенные в странах Восточной Европы, были серьезным, хотя и не афишируемым слагаемым. Страх, что, несмотря на все миролюбие Горбачева, оружие все-таки будет пущено в ход, как о том свидетельствовали события в Грузии, Азербайджане и Литве, понуждал американских и западногерманских политиков поначалу действовать осторожно.

В самом деле, вооруженная сила была немалая: в одной ГДР – 370 тысяч советских военных. Армия отлично подготовлена, на гэдээровской земле располагалось более 750 военных городков, 5 тысяч военных лагерей, одних аэродромов 47, но что дальше? Наши послы в Бонне и Берлине предупреждали, что даже если решим задействовать армию, солдаты из казарм не выйдут.

Кроме всего прочего, армейское командование было дезориентировано внутриполитической борьбой в Союзе. Оно помнило, как вел себя Ельцин во время кризиса в Литве. Он не просто встал на сторону Ландсбергиса, но еще и подталкивал его не идти на компромиссы с Центром. Более того, прямо призывал советских солдат, мобилизованных на территории РСФСР, не подчиняться «преступным приказам». Как бы это назвали в прежние (или нынешние) времена? Ничем не чурались, лишь бы ослабить Горбачева, да и похвалу заработать от американцев. Ельцин признал независимость прибалтов раньше, чем Буш.

А вот защитить права русскоязычных граждан (живых и павших) тогда, когда прибалты нуждались в поддержке «демократов», он забыл. Зато позже бесполезного размахивания кулаками было хоть отбавляй.

С учетом также уязвимости советских войск им было дано указание соблюдать нейтралитет, о чем, естественно, знали и в ГДР, и в ФРГ.

Самое горькое, что Советский Союз все больше походил на «царство, разделившееся само в себе», которое, как сказано в Евангелии, «не устоит». Разлом шел по национальным границам. Были близки к уходу прибалты, пылал Кавказ, росли сепаратистские настроения на Украине. Наши руководители метались от одной амбразуры к другой. На внутреннем фронте – целый ворох проблем, как застарелых, десятилетиями заметавшихся под ковер, так и новых, вышедших на поверхность, когда люди опьянели от свободы.

На той стороне. Оставшемуся без союзников СССР противостоял сильный соперник. Разногласия между «натовцами», безусловно, были, но не думаю, чтобы они представляли собой реально используемый фактор, особенно в нашем разобранном состоянии. Американцы прикрывали Коля от недовольства Франции, Англии, Италии, малых стран Европы. Если те путали ряды, их быстро призывали к порядку.

Франсуа Миттеран, быстрее других сообразивший, что процесс уже не остановить, решил «возглавить неизбежное». И добился или помог добиться своего: во-первых, Германии было по-прежнему запрещено иметь ядерное оружие, что давало Франции превосходство. Во-вторых, потребовал раньше-других от Коля официального признания восточной границы Германии и получил его. В-третьих, Коль обещал ускорить создание валютного союза в рамках западноевропейской интеграции, и ФРГ пришлось пойти на финансовые жертвы. Впоследствии она их с лихвой искупила. Трудности, с которыми будет сталкиваться евро, идут также от того, что при введении единой валюты политические соображения превалировали над экономическими.

Дольше других продержалась Маргарет Тэтчер, но, убедившись, что объединенная Германия останется под присмотром НАТО, к весне 1990 г. присоединилась к линии, согласованной между США и ФРГ.

Коль и Буш заранее условились, что сначала они договариваются между собой и только затем подключают союзников. Когда разногласия возникали внутри «двойки», превалировал американский подход. Так, с нашей подачи западные немцы предлагали, чтобы результаты работы группы 2+4 были утверждены на саммите СБСЕ[116]. Коля поддержал Бейкер. Буш эту идею похерил.

Американцы запугивали союзников нейтральной Германией, чего не хотел ни один участник Североатлантического договора. Уверяли вместе с западными немцами, что ФРГ будет по-прежнему интегрирована в ЕС. Ни один член НАТО не хотел, чтобы американские войска ушли из ФРГ (боялись, боялись ее подъема и в перспективе новой реваншистской надстройки) и вообще из Европы. Руководители стран альянса привыкли жить «под сенью дружеских штыков». Тем более, что связанное с этим чувство безопасности перед лицом многолетней советской угрозы (из сознания европейцев она уходила с трудом, а сейчас, в 2016 г., видим, что возвращается) им стоило не столь уж дорого. С просьбой остаться обращались к американцам и некоторые восточноевропейские страны, формально еще наши союзники, не доверявшие патрону, т.е. нам, и боявшиеся его. Насколько мне известно, речь шла о Польше, Чехословакии и Венгрии.

Помню мартовское 1990 г. совещание стран – участниц Варшавского договора в Праге, я сопровождал туда Шеварднадзе. Несмотря на все наши увещевания, мы так и не смогли подтолкнуть «друзей» к мало-мальскому общему подходу в германских делах. К этому времени в ЧССР, Польше, Венгрии, Румынии и Болгарии были уже новые руководители, и они публично высказывались за объединение Германии. Даже по вопросу неучастия объединенной Германии в НАТО не удалось добиться согласия. Если верить Бейкеру, как-то он поведал об этом Шеварднадзе, две или три страны – члены Варшавского договора заверили США, что они за то, чтобы объединенная Германия вступила в НАТО. Члены Варшавского договора рвались прочь от нас, и сам он дышал на ладан. (Варшавский договор был распущен в июле 1991 г., примерно тогда же,