Парадокс добродетели - Ричард Рэнгем

Таким образом, в упрощенном виде коалиционную проактивную агрессию у человека можно считать усовершенствованной версией древнего поведения. Хотя у человека такая агрессия в итоге приобрела уникально сложные формы, исходно она, скорее всего, развивалась в когнитивно простом контексте межгрупповых взаимодействий. И у шимпанзе, и у человека убийства представителей своего вида, скорее всего, ведут свое начало от межгрупповых налетов.

Возможно, достижения в области нейробиологии позволят когда-нибудь проверить эту идею. Как мы уже обсуждали, у грызунов и кошек реактивная и проактивная агрессия контролируется разными сигнальными путями в составе “нервной сети нападения”. У людей проактивная и реактивная агрессия тоже явно регулируется разными механизмами. В будущем нас ждет еще много новых открытий. В обзоре 2015 года специалист по физиологии поведения С. Ф. де Бур с коллегами показали, что агрессия нападения (проактивная агрессия) поддерживается специальными типами нейронов, которые реагируют на определенные молекулы. Возможно, в течение нескольких следующих лет мы узнаем, чем похожи и чем различаются нейронные механизмы, лежащие в основе проактивной агрессии у человека и шимпанзе. А это откроет новые перспективы для понимания эволюционной биологии этого удивительного поведения57.

Итак, в какой-то момент коалиционная проактивная агрессия в человеческих сообществах начала применяться не только против излишне агрессивных соперников, но и против любого, кого замечали в отклонении от нормы. Сила социальной власти, приобретенной теми, кто этой агрессией пользовался, была беспрецедентна. Точно так же, как самец лангура может вырвать детеныша у матери и распороть ему живот, не опасаясь последствий, или как группа шимпанзе может вырвать гортань сопернику и остаться невредимой, – так же и группа заговорщиков могла напасть на выбранную ими жертву, избежав и физического риска, и возмездия. Прогрессивные формы проактивной агрессии у человека вызвали к жизни формы деспотизма, неизвестные среди других приматов. Яркие примеры – система подчинения и государственная власть.

Система подчинения – это уникальная для человека форма взаимоотношений. Другие животные, например собаки, могут подчиняться, но не умеют отдавать приказы. Система подчинения основана на наказании. В семьях или небольших группах механизмом наказания может быть эмоциональное манипулирование или физическое насилие, но в больших группах власть всегда основана на проактивной агрессии. Приказ подчиненному по сути своей представляет угрозу применения насилия в случае невыполнения приказа. Если бы угроза была основана исключительно на физической силе лидера, она была бы не очень убедительной: ни один лидер не станет рисковать многократным участием в драках. Даже альфа-самец шимпанзе старается по возможности избегать драк. Однако в человеческом сообществе лидеру не приходится сражаться самому. Коалиция его сторонников гарантирует претворение угрозы в жизнь, причем сами эти сторонники тоже не подвергаются значительному риску, ведь их совместная сила всегда превосходит силу подчиненного. Зная это, подчиненный должен либо повиноваться, либо заплатить за последствия неповиновения. В авторитарных системах власти – при дворах средневековых европейских монархов и китайских императоров, при фашистских режимах XX века и в мафиозных семьях – одного-единственного знака от лидера нередко хватало для уничтожения недостаточно почтительного подчиненного. Системы подчинения придворных, рабов, заключенных и людей, не по своей воле попавших в армию, показывают, насколько жесткие формы может принимать иерархическая власть. Тем, кто пробует сопротивляться, бежать, протестовать или дезертировать, в таких системах грозит смерть.

В демократических государствах система подчинения работает так мягко и незаметно, что может показаться, будто ее успех основан исключительно на добровольной кооперации. Однако, как убедительно показал философ Мишель Фуко, хотя в демократических государствах и правда меньше насилия, чем в авторитарных, даже такие безобидные общественные институты, как заводы, больницы и школы, в конечном итоге функционируют за счет применения силы. Нарушители правил могут попробовать как-то избежать конфликта, но в случае серьезного проступка им будет грозить тюремное заключение – спасибо коалиционной проактивной агрессии полиции и других регуляторных органов. Даже государства, свободные от насилия, все равно применяют силу для борьбы с правонарушителями58.

Государственная власть, или суверенитет над крупными территориями, тоже встречается только у людей. Некоторые считают, что правители и подданные в равной степени участвуют в управлении государством, в котором они живут. Однако такое радужное представление о жизни не учитывает реального распределения власти. Настоящая государственная власть, как пишут антропологи Томас Хансен и Финн Степпутат, представляет собой “способность безнаказанно убивать, наказывать и воспитывать”59 – способность, которой, конечно же, обладают только власть имущие. “Государственная власть60, – пишут они, – по сути своей основана на способности и желании распоряжаться жизнью и смертью, то есть на возможности применять чрезмерное насилие в отношении тех, кто был объявлен врагом или неугодным”61. В 1954 году Адамсон Хёбель пришел к аналогичному выводу в своем обзоре, посвященном функциям закона. “Единственное фундаментальное sine qua non закона в любом обществе – примитивном или цивилизованном – это узаконенное применение физического принуждения полномочными представителями этого общества”62.

Иногда такого рода насилие демонстрируется намеренно. Когда Ост-Индская компания решила, что приговоры, которые выносят местные принцы, слишком мягкие и неэффективные, она воздвигла публичные виселицы и открыла новые тюрьмы по всей индийской колонии. Монархи часто выставляли напоказ головы или тела своих казненных противников. Жестокость широко распространена во многих суверенных образованиях, живущих вне закона, таких как “пираты, бандиты, преступники, контрабандисты, молодежные группировки, наркокартели, военные диктатуры, мафия, предатели и террористы”. Подпольные миры, находящиеся под контролем этих маргинальных групп, существуют во всех странах, от раздробленных постколониальных государств до самых богатых и могущественных держав. Их сферы влияния обычно ограниченны, но и там “суверенная власть всегда основана на способности к решительному применению силы”63.

У кочующих охотников-собирателей системы подчинения и суверенной власти развиты в гораздо меньшей степени, чем у оседлых людей, – если развиты вообще. Археолог Брайан Хейден предположил, что иерархические отношения между семьями впервые возникли в верхнем палеолите, за несколько тысяч лет до появления сельского хозяйства. Произошло это после того, как люди научились производить избыточное количество пищи. Тот, кто владел избытком пищи, мог потратить его на покупку рабочей силы или товаров у тех, кто нуждался в пище. Производить как можно больше еды, таким образом, стало выгодно. Одним из последствий было, судя по всему, такое явление, как присяга на верность. Легко представить себе, как зажиточный человек расплачивался едой за верность, тем самым формируя долгосрочную коалицию преданных ему союзников64.