Запретная любовь - Халит Зия Ушаклыгиль

от неё хотели лишь немного любви. Разве она тоже немного не любила Бехлюля?

Сколько раз она хотела осмелиться сказать об этом, но что-то ей мешало. Она думала, что, если скажет об этом, Бехлюль будет смеяться, потешаться, со всех сторон сквозь сосны раздастся тысяча насмешек и ей скажут: «Дитя! Над тобой потешались!» О! Тогда, тогда придётся умереть…

Потом что-то смутное в её сердце, какой-то пришедший издалека неведомый голос говорил: «Остерегайся Бехлюля!» Что это значило? Когда она это услышала? Откуда приходил этот голос, не дававший ей покоя в счастливом сне?

Высокий, чувственный голос Бехлюля ласкал её слух счастливой мелодией:

— Ты же согласна, Нихаль? Скажи лишь слово, одно короткое слово, мы встанем и уйдём отсюда, сядем в бричку и поедем сказать старой тёте: «Мы привезли Вам счастливую пару». Да, Нихаль?

Нихаль наклонила голову и тайком сказала Бехлюлю на ухо, как будто прячась от тех, кто будет потешаться над ней:

— Да!

Бехлюль схватил обеими руками нежную, элегантную голову и поцеловал край тонкой линии её брови. Вдали были слышны голоса, шаги животного, обрывки смеха. Нихаль встала и сказала:

— По дороге идут, пойдём и мы! Мы задержались.

Сквозь деревья они увидели фонарь брички; затем услышали долгий, глухой кашель Бешира. Нихаль сказала:

— Бешир снова кашляет! — Потом добавила, указывая себе на грудь:

— Знаете? Я думаю, у меня в груди что-то разрывается, когда он так кашляет.

20

Утром Нихаль встала и сразу открыла окно. Ещё вечером она решила написать письмо мадемуазель Де Куртон и рассказать о том, что не упоминалось до сих пор: о Бехлюле и своём счастье. Зелёные хребты и белые дома острова Хейбели купались в щедрых лучах солнца, лёгкий ветерок ароматными поцелуями касался светлых волос Нихаль и казалось, что сегодня утром белая комната, смотревшая на солнечно-голубые волны моря, улыбалась с особенныым спокойным удовольствием.

Нихаль была счастлива; вечером, сразу после ужина, она помимо воли хотела сбежать от тёти, ото всех, особенно от Бехлюля, уйти в свою комнату, как будто опасалась, что хрупкая счастливая мечта будет задета в суровом столкновении с бесчеловечностью, и захотела, оказавшись одна, чтобы в уединённой обстановке был кто-то, с кем можно было поговорить о её счастье. Тот, чьё присутствие не разрушило бы одиночества, кто был бы похож на воображаемое сочувствие, лишь издали смотревшее на неё. Она подумала о мадемуазель Де Куртон. Она расскажет ей то, что нужно рассказать, пока будет писать увидит весёлое и улыбавшееся лицо старой девы, расскажет о весенней странице, как будто вдруг открывшей в её сердце. Эта страница, страница любви, обещавшая счастье и солнце, следовала после таких безнадёжных, испорченных слезами страниц, прекращала горести с такой светлой весёлой улыбкой, что старая дева, слушая Нихаль, будет счастлива так же, как она. Кстати, разве не об этом она сказала своей маленькой Нихаль в последний вечер? Разве не упомянула, что будет совершенно счастлива, узнав о её счастье?

Сев писать письмо, она засмотрелась на чистый лист бумаги в дрожащем свете свечи и не смогла найти первого слова для светлой страницы любви. Тайный, непреодолимый страх заставлял её вздрагивать, мешал полностью отдаться счастью и как будто проводил на только что открывшемся горизонте едва различимую, тонкую и неясную тёмную черту.

Ей захотелось разобраться в своих чувствах. Она обнаружила глубокое страдание, нывшее в одиноком сердце: женитьба была задумана и устроена не для неё, а ради счастья других. По запутанным, тёмным следам она видела, что отец с помощью Фирдевс Ханым и Бехлюля тайно готовил эту женитьбу и пытался избавиться от вспыльчивой дочери, чтобы спокойно жить. Она с большой неприязнью чувствовала отца своим врагом. Движимая этим чувством, она много раз хотела решиться и положить конец этой шутке, чтобы отомстить им. Но каждый раз чувствовала бессилие, заставлявшее желать бесконечного продолжения этой шутки. Любила ли она Бехлюля? Задавая себе этот вопрос, она считала необходимым покачать головой, чтобы усилить ответ, и говорила: «Не думаю!» Однако был факт, в котором она признавалась себе: может быть, она не любила Бехлюля, но хотела быть любимой им. Ей хватало этого, чтобы быть счастливой.

Сегодня вечером, когда эта шутка стала правдой, Нихаль вдруг прочла в своём сердце то, что до сих пор ставила под сомнение. Да, она тоже любила Бехлюля, но насколько давно? Да, она любила его и только ему могла быть женой. Признав теперь это, она избавилась от тяжкого бремени.

Хотя это и было так, она всё равно не могла найти слов, чтобы рассказать о своём счастье на бумаге. Она передумала писать. Она собиралась написать утром и была уверена, что сможет спокойно сделать это после того, как утихнет волнение; но утром под щедрыми лучами солнца, напротив синего моря смогла написать лишь пару строк.

«Мадемуазель!» — говорила она. — «Ваша маленькая Нихаль, наконец, передумала жить одна, протягивает руку тому, кто хорошо Вам знаком и так счастлива, так счастлива, что не может найти, что написать, кроме этих нескольких слов.»

Пока Нихаль одевалась, в дверь постучали, и тётин голос сказал:

— Нихаль, откроешь? — Когда Нихаль открыла дверь, вошла тётя с несчастным лицом и непричёсанными седыми волосами и сказала:

— Нихаль, ты не знаешь! Беширу было плохо ночью… Он, должно быть, замёрз вчера вечером, ночью у него был жар и только сейчас он уснул.

Нихаль побледнела, в её глазах пробежала дрожь. Старая тётя грустно покачала головой и добавила, опираясь на кровать Нихаль:

— Думаю, что этот ребёнок…

Она не смогла закончить. Они с Нихаль смотрели друг на друга. Сцепив руки, Нихаль сказала с большим сожалением:

— Лекарство, тётушка, лекарство! Оно же должно спасти Бешира, тётушка, Бешир поправится, верно?

Нихаль была настолько взволнована, её просьба о помощи была такой жалобной, что старая тётя вдруг успокоилась и почувствовала необходимость заверить: ничего страшного не было. Врачу уже сообщили. Лекарство с запахом дёгтя все го за пару дней хорошо подействовало. Но вчера ночью кашель, должно быть, из-за сырости усилился. Было ясно, что после сна кашель смягчится.

Они обнаружили обессиленного Бешира спящим. Нихаль, не говоря ни слова и глядя на осунувшееся и побледневшее за ночь лицо Бешира готовыми заплакать глазами, стояла у его кровати и с нетерпением ждала пока не прибывшего врача. В какой-то момент Бешир открыл глаза, увидел Нихаль тусклыми, как будто ещё спящими глазами; захотел невероятным усилием подняться с подушки, потом медленно, рассеянно ей улыбнулся и снова уснул. Нихаль оглянулась, прося о помощи. Тогда она вспомнила о Бехлюле. Где он