Новый Рим на Босфоре - Алексей Величко

Другая часть епископов, принадлежащих к «срединной» партии, увлеклась македонианством, отвергая и Никейский Собор, и Константинопольский собор 360 г. Они вообще перенесли акцент догматического спора на изучение Святого Духа, Которого не признали третьей ипостасью Святой Троицы, а всего лишь одним из служебных духов, подобных ангелам. Возглавил это движение епископ Македоний. Но когда македониане в 364 г. обратились к императору Валентиниану I с просьбой разрешить им провести свой Собор в Лампсаке, тот ответил, что догматические вопросы – не его дела, а архиереев. Затем, не найдя поддержки у Валента, они обратились на Запад к Римскому папе Либерию (352—366), который, приняв от них подписание Никейского Символа (без этого, как правильно понимали македониане, никакой диалог с Римом был бы вообще невозможен), принял их в общение[517].

В свою очередь получившие возможность вернуться из ссылки, а некоторые и счастливую возможность занять свои вдовствующие кафедры епископы-никейцы широко использовали свободу изложения собственных догматических воззрений, почти исчезнувшую во времена императора Констанция. И здесь вновь, как и раньше, ведущую роль играл св. Афанасий Великий.

Прибыв в Александрию, он, не мешкая, созвал 12 февраля 362 г. Собор из своих единомышленников, и хотя собралось всего 22 человека, это были старые, испытанные вожди Никеи. В первую очередь Собор признал непоколебимым Символ Веры, утвержденный на I Вселенском Соборе, «достаточным и самодовлеющим». Затем Собор рассмотрел несколько вопросов о процедуре возвращения еретиков и всех, имевших с ними дела, в Православие. Наконец, был затронут по инициативе самого св. Афанасия вопрос о Святом Духе, Который был признан единой ипостасью Божества. И хотя вскоре св. Афанасия вновь сослали (уже при Юлиане Отступнике), Александрийскую формулу повторили Македонские, Ахайские, Испанские, Галльские соборы и папа Либерий[518].

Занявший место Отступника Иовиан, как указывалось выше, был твердым христианином, причем испытывал устойчивые симпатии к Никее и лично св. Афанасию. Известно, что они неоднократно встречались, и император даже просил св. Афанасия изложить в письме к нему «Вселенскую веру». Вместе с тем Иовиан был далек от того, чтобы навязывать свое мнение той или иной церковной партии, тем более Вселенской Церкви. Когда возвратившиеся из ссылки никейцы просили его в своих ходатайствах освободить занятые их врагами кафедры, император посоветовал им сохранять мир, единомыслие и избегать вражды[519]. Возможно, в то время это действительно был лучший выход из создавшейся ситуации. Церковь естественно и спокойно перерабатывала в своем сознании догматические тонкости и выбирала тот путь, который приводил ее к Истине.

Но воцарение двух братьев – Валентиниана и Валента вновь резко изменило картину церковной жизни. Валентиниан I – безусловный христианин по своим религиозным убеждениям, обладал, в отличие от своего брата, еще одним завидным качеством – безупречной толерантностью. Он не только разрешил старые, относительно безобидные отеческие культы, но и отказался высказывать предпочтение какой-либо церковной партии. Хотя Запад и сохранял верность Никее, однако и при таких условиях Валентиниан отказался удалить несочувствующих Никее епископов, о чем его просили никейцы. Его мудрость обнаружилась в самое ближайшее время – немного спустя весь Запад вновь стал никейским: так Православие само собой, при мудрой политике правителя, завоевало римские провинции.

Относясь довольно терпимо к язычеству (даже иудейские синагоги император освободил от квартирной повинности), Валентиниан I все же не раз демонстрировал, что является христианским государем. Он восстановил привилегии клирикам, данные еще св. Константином Великим, и освободил монахов от lustralis collation, под угрозой штрафов приказал праздновать воскресенье и Пасху, запретил в воскресенье принудительные работы для христиан и отправку христиан-солдат для охраны языческих храмов. Правда, в делах церковного управления активность Валентиниана I была невысока – он совершенно не вмешивался в назначения лиц на епископские кафедры и отказывался рассматривать взаимные жалобы епископов друг на друга[520].

Несколько иначе сложилась ситуация на Востоке, куда прибыл Валент. Для уяснения его церковной политики нужно понимать, что Никейский Символ безраздельно господствовал к тому времени из восточных провинций только в Египте. Но, как справедливо отмечают, править Римской империей из Александрии было невозможно. Новоникейская партия была еще слаба и малочисленна; аномеи составляли замкнутую в себе общину, а омиусиане, дискредитировавшие себя собственной податливостью в краткое царствование Иовиана, значительно сократились в численности, причем лучшие примкнули к новоникейцам.

Таким образом, из наиболее влиятельных церковных фигур на Востоке оставались одни омии, которые еще во времена Констанция заняли наиболее видные кафедры и сохранили за собой господствующее положение. В самом Константинополе властвовал епископ Евдоксий (360—370), опытный в дворцовых интригах человек, вскоре заслуживший почти безусловное доверие нового царя.

Осенью 364 г. Валент в Ираклии встретился с представителями Лампсакского собора, обвинившими омиев во главе с Евдоксием в ереси. Но уже на этой встрече Валент, до сих пор не примыкавший ни к какой церковной партии, не скрывал своих симпатий к противникам жалобщиков. Приехав же в Константинополь, царь Востока еще более укрепился в своих предпочтениях. Он не был строгим никейцем (хотя, конечно, не по религиозным убеждениям, а потому, что вообще слабо понимал существо спора, и потому стремился к компромиссу), и современники поговаривали, что серьезное влияние на его религиозные предпочтения оказала жена Домника, явная арианка.

Для Валента, не стремящегося к активной церковной политике в духе св. Константина или Констанция, омии казались настоящим подарком судьбы. Они, дорожившие церковным миром, хотя бы только и внешним, всегда способные примириться с чужой точкой зрения, если только она не подрывала их гегемонию, сформулировали такую редакцию Символа, которая допускала самые различные его толкования. Все эти качества наилучшим образом подходили императору.

Вскоре, в 367 г., епископ Евдоксий Константинопольский, умевший сказать в нужное время нужное слово, совершил таинство Крещения над Валентом перед его отправлением на войну с готами. Это было не рядовое событие: как известно, во времена древней Церкви было принято принимать Крещение непосредственно перед смертью, потому данный факт свидетельствует о настроениях Валента (панических) и о религиозных пристрастиях, которые уверенной рукой формировал в его сознании епископ Евдоксий[521].