Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

class="p">— У Мокеевны шкалик припасен этак литра на два. Давно стоит. Случая не было за него взяться.

— Не знал, что делать. Меня бы покликал.

— Теперь уж не уйдет от нас.

— Може, зараз по маленькой пропустим? — неуверенно предложил Кондрат. — Для начала. А? Чтоб, значит, взбодриться.

— Ты как тот цыган, который к попу в работники нанимался, — усмехнулся Иван. И вдруг забеспокоился: — Как же это я? — Воткнув лопату в землю, повернулся к Кондрату. — Нехорошо получается. Про свой интерес хлопочу, а про тебя и забыл. Тебе ж к теще идти.

— Подождет, — возразил Кондрат, не прекращая работы. — Ничего с ней не станется... Подождет.

3

Тимофей закачал в котел воду левым инжектором, взглянул на манометр. Стрелка дрогнула, медленно поползла вниз. Тогда он открыл дверку топки, схватил длинный тяжелый резак и, заслоняя от огня лицо, несколько раз протянул им, разбивая спекшийся жар.

Лязгал металлический фартук, прикрывающий стык между паровозной будкой и тендером, ходил ходуном под ногами. Тимофей, балансируя, отбросил резак, кинул несколько лопат угля, стараясь рассыпать его по всей площади топки. Пламя забурлило, загудело. Одним резким толчком Тимофей послал дверку на место. Стрелка манометра поползла вверх, к контрольной отметке.

— Хорошо! — сказал механик. Он немного приоткрыл регулятор пара и снова стал смотреть вперед, на бегущую под колеса колею.

Тимофей повернулся к кочегару, подгребающему в лоток уголь.

— Водички, Андрюша, ему дай.

— Как же, забыл спросить, — проворчал Андрей.

В самом деле, будто он не знает своих обязанностей. Уж кому-кому, а ему известно, что смоченный уголь и горит лучше, и пыли от него меньше.

Чумазый, крепко сбитый, Андрей лихо орудует на тендере. Но его, как магнитом, тянет к правому крылу паровоза, туда, где сейчас сидит Максимыч. И особенно когда они проезжают мимо путевых будок и стрелочных постов. Он знает всех стрелочниц на Волновском плече, где их бригада совершает рейсы. А выбора никак не сделает.

Совсем недавно ездит Андрей с Максимычем и Тимофеем, а хоть сейчас можно переводить в помощники машиниста. Для помощника что главное? Топить. Иной всю жизнь ездит за левым крылом, а ТОПИТЬ ПО-настоящему не умеет — то пар теряет, то плавит предохранительные пробки. Большое это искусство — быть хозяином огня и воды, поддерживать правильный режим работы котла. Андрей с этим делом справляется, хотя специально и не обучался. Перенимал от Тимофея, стараясь как можно чаще подменять его.

Продолжая ворчать себе под нос, Андрей поливал из шланга уголь. А Тимофей сел на свое место, подставив встречному ветру разгоряченное лицо.

Вот уж четвертый год, как он снова на паровозе, снова с Максимычем. А чтоб попасть на свое левое крыло, пришлось начинать все сызнова. Сначала его поставили на маневровую «овечку». Работали в границах станции: формировали составы, подавали порожняк под погрузку, а груженые вагоны под выгрузку. Работа, конечно, нужная, но Тимофей с завистью провожал глазами пробегавшие мимо составы. Потом его перевели на «щуку». Паровозы этой серии сильней «овечек». И занималась их бригада тем, что толкала составы, идущие на подъем в сторону Ясногоровки. Выпихнут до четвертого блочка, а сами — на стрелку и скорее назад резервом, чтобы успеть к следующему поезду. Тут уже веселей было. И все же Тимофею не терпелось дорваться до настоящего дела. Вскоре такой случай представился. Надо было срочно заменить заболевшего. Раз послали в поездку, другой, да так и остался. Потом его забрал к себе Максимыч, с которым Тимофей немало ездил до того, как райпартком послал на село.

Да, Тимофей долго будет помнить село. На всю жизнь наука. Ни за что ни про что едва не поплатился партбилетом. Как же, нашли кому пришить искривление линии партии в колхозном строительстве. Тимофей уже без прежней боли думал об этом. И единственно лишь жалел о потерянном времени, о том, что отброшен назад и вынужден возвращаться уже хоженой дорогой.

Разные мысли роились у Тимофея в голове. Во время поездки чего только не передумаешь...

Их путь пересек ястреб, проплыл над степью, величественно и грозно взирая окрест со своего высока. В отдалении кружило еще несколько этих мрачных птиц. Угрюмые, молчаливые, они были жестоки и беспощадны, вероятно, от сознания собственной силы и безнаказанности. В этом небе они хозяева. Здесь вершится их закон и суд, ввергающий в трепет все пернатое царство.

Тимофей проводил глазами хищную тень, вспомнил Сережку, который» чуть ли не плача, рассказывал ему о гибели белого голубя.

«Сережка, — тепло улыбнулся Тимофей, — вырос ты, сын. Вот что главное. А голубь... Жалко, конечно. Но так уж, видно, в природе ведется: цыпленок склевывает червяка, а коршун рвет цыпленка. Только человек может и должен разумно управлять инстинктами».

Тимофей задумался о сыне. Но это не мешало ему работать. Семафор, выдвинутый далеко вперед от Плескуновой будки, скрытой за крутым поворотом, показывал, что путь свободен.

— Семафор открыт! — громко сказал Тимофей.

— Открыт, — эхом отозвался Максимыч.

Таков закон на транспорте — для обеспечения безопасности движения повторять сигналы за тем, кто увидел их первым.

Поезд легко вписался в кривую. Вот и будка. Андрей кинулся к окну, крикнул:

— Привет, Любаша!

Будочник свирепо погрозил ему флажком. Максимыч сипло засмеялся. Обескураженный Андрей почесал затылок, надвинув промасленную кепку на глаза, и тоже рассмеялся.

— Влип, колосник ему в бок, — проговорил, давясь смехом.

Тимофей не понял, что произошло. Но, увидев веселые лица своих товарищей, улыбнулся и тут же озабоченно сказал:

— Пошуруй, Андрюша, пикой.

Поезд приближался к Крутому Яру. Тимофей взглянул в окно. Отыскал крышу верзиловской хаты, где живет вот уже тринадцать лет, дернул за привод гудка.

— Родина, — не то утверждая, не то спрашивая, проговорил Максимыч.

Сам он поселковый житель, из Алеевки. И так же, как Тимофей, ездит заступать на смену рабочим поездом. Правда, это не совсем удобно. Но что поделаешь? Вся тяга перебазировалась в Ясногоровку, которая стала крупнейшим железнодорожным узлом.

А поезд загрохотал на входных стрелках. Замелькали огромные осокоры, а в их тени двухэтажные «казенные» дома, выстроившиеся вдоль железнодорожного полотна. Позади остались станция, пакгауз, выходной семафор, бывшая усадьба Милашина, где теперь разместился совхоз... И снова — простор осенней донецкой степи. Курганы. Глубокие балки. Скирды соломы. Желтые пажити, уж кое-где прорезанные черными полосами пахоты.

Пажити... Вспомнился разговор с Игнатом Шеховцовым, принявшим артель от Изота, ушедшего в политотдел машинно-тракторной станции.