Терри Пратчетт. Жизнь со сносками. Официальная биография - Роб Уилкинс

говорят, что у них есть отличная идея для завязки романа. Терри знал, что главное – и почти всегда самое трудное – это найти отличную идею для концовки романа. И, более-менее разглядев эту точку назначения, он уже был готов погрузиться в туман. С этого момента со стороны вся работа за клавиатурой могла показаться актом импровизации – вот только многое из того, что происходило во время путешествия на другую сторону долины и становилось ключевыми сценами и событиями романа, зрело в его воображении неделями, месяцами, а то и годами.

Я быстро узнал о местонахождении и устройстве «Ямы» – папки в компьютере, куда он сбрасывал все шальные идеи, случайные пассажи и сиротливые предложения. В любой момент из Ямы можно было что-нибудь достать и применить – в соответствии с принадлежностью Терри к уже упоминавшейся «безотходной литературной школе» и с принципом не давать ничему полезному пропадать напрасно. Сцена охоты на Большенога в «Незримых академиках» спасена из Ямы и поставлена в начало книги уже под конец работы. Терри однажды написал сцену погони с участием преподавательского состава Незримого Университета, основанную на древних и неизменно безумных оксбриджских традициях с участием уток и лебедей. С тех пор сцена все никак не могла найти себе дом – и вот, наконец, нашла. «Прогуляюсь по Яме, посмотрю, нет ли там чего», – говаривал Терри. Потом подравнивал углы и вставлял деталь в паз так, что стыков не было видно6.

Так он и писал – отдельными самодостаточными отрывками, на вид разрозненными, а потом сшивал их и подрезал, удаляя лишнее – или, вернее, отправляя в Яму. После чего полировал результат снова и снова, пока он не становился достаточно идеальным, чтобы в нем можно было увидеть собственное отражение. Сам он часто использовал метафору «лоскутов»: текст – это отдельные отрезы ткани, которые он сшивает воедино, чтобы получить цельный узор. Но какую метафору ни возьми, видно, что в Терри глубоко сидело представление о романе как о вещи, которую делают. Это было связано с его ощущением, что писательство – сродни «полезному ручному труду». А еще – с его отцом-механиком, чьей практичностью Терри не уставал восхищаться, и с бесконечной любовью самого Терри разбирать все подряд, смотреть, как оно работает, и собирать обратно. В его представлении писатель во многом походил на механика, а романы – на механизмы, и это досталось Терри от Дэвида Пратчетта.

Однако теперь он решил делегировать самую механическую часть писательского процесса – печать – новообретенному помощнику. Причем почти сразу. Сперва – та пугающая просьба «подчистить», пока Терри куда-то отошел, предоставив мне разбираться с шрифтами и отбивками в свежем тексте. А вскоре после этого я сидел за клавиатурой и печатал письма под диктовку, и тут вдруг Терри велел открыть новый файл и записать несколько абзацев для «Вора времени». Что я с радостью и сделал, хоть и был несколько поражен. Это быстро вошло в привычку. Терри садился в мое кресло, заложив руки за голову, а я садился в его кресло и стучал по клавиатуре – вслепую на скорости 60 слов в минуту, ведь он меня не дожидался. Ему так было удобнее – прослушивать предложения целиком перед тем, как они лягут на страницу. Это как будто помогало выстраивать их ритм и форму.

По мне он оценивал и реакцию читателя. Теперь у него в любой рабочий день имелась под рукой подопытная свинка, и я, хотя даже не думал об этом, когда устраивался на работу, был только рад ею стать. Что ни говори, а слушать, как тебе в реальном времени диктует новый роман Терри Пратчетт, намного интереснее, чем заполнять налоговые декларации – и тем более рыть 150‐футовые канавы. А уж для человека, который безропотно отстаивал очереди в дни выхода, чтобы купить эти самые романы как можно раньше, это была привилегия на грани безумия – и я наслаждался ею вовсю. В «Воре времени», когда молоковоз Ронни Соака, пятого всадника Апокалипсиса, ушедшего из группы раньше, чем она прославилась, проехал мимо окна гробовщика, и в стекле его имя отразилось как «Каос»… ну, это было настоящим откровением. Я‐то, наверное, к этому времени набрал слово «Соак» уже раз 200, ни о чем не подозревая. И, если честно, думаю, и сам Терри не подозревал до самого конца. Я вскочил с кресла, врезал кулаком по воздуху и крикнул «Да!». Терри только сидел, сложив руки на груди, опустив подбородок и медленно кивая в стиле «очень доволен, но показывать этого не буду».

А после диктовки Терри просил читать вслух то, что получилось. На этом этапе он возвращался за клавиатуру, чтобы самому исправлять написанные абзацы и добавлять новые. Но было видно, что диктовка ему помогает, и он писал так все чаще и чаще, пока через пару месяцев этот метод не стал основным. Писательство, которое столько лет было делом одиноким, с появлением личного помощника внезапно приобрело коллективный аспект, и что-то в глубине Терри, к его удивлению (и уж точно – к моему) на это отозвалось.

Так был написан «Вор времени», а потом «Изумительный Морис», и «Пехотная баллада», и «Маленький свободный народец», и все остальное, а в 2011 году «Незримые академики» вышли с посвящением: «Эта книга посвящается Робу Уилкинсу, который записал ее большую часть под диктовку и у которого хватало здравого смысла время от времени смеяться». Если вы читали Терри Пратчетта, вас можно не убеждать, что смеяться было несложно – само собой получалось. В те годы я не раз задумывался за клавиатурой о своем абсурдном везении: мне платят за то, что я смеюсь.

«Какой счет? Какой счет?» – спрашивал Терри, и я говорил число слов. Когда мы переваливали за 100 тысяч – длину романа, обозначенную в договоре, – он говорил: «Ну, дальше работаем бесплатно». И мы продолжали.

Я по умолчанию вошел в небольшую группу помощников Терри. У него всегда были консультанты. Он знал, кому позвонить в непростой момент, чтобы достигнуть ясности и найти дорогу в путешествии через долину. Среди этих людей были Бернард Пирсон, Дэвид Лэнгфорд, Дэйв Басби и Нил Гейман. Их телефоны могли зазвонить в любое время дня и ночи, даже в выходные, и разговор начинался со слов Терри: «Так, ну ты сам знаешь такие истории», – после чего он пересказывал весь сюжет. Как сказала Рианна: «Он не всегда говорил о работе, чтобы узнать твое мнение. Он говорил о работе, потому что хотел поговорить о работе». Соответственно, все адресаты звонков такого типа привыкли, что разговор может вдруг оборваться безо