Причуды богов - Елена Арсеньева

Антоша покачал головой, жалобно глядя набарыню, и эта жалость все понимающего слуги сразила ее. Она-то может сколькоугодно лелеять в своей душе готовность к смирению и примирению, но что жемолчит Зигмунд? Зачем он женился, в конце концов, – чтобы всегда пребыватьво взаимной неприязни?! Но тут же Юлия себя одернула: чего задираться? Прислалже гостинец… Но, раскрыв корзину, она была изумлена странностью сего гостинца.Там оказалось платье – необыкновенной красоты и прелести муаровое платье сатласными ленточками и бантами, сшитое словно бы на Юлию. Во всяком случае, такей показалось на глазок, ибо эту красоту надевать на себя решительно нехотелось: платье оказалось черным, а если и был цвет, который ей решительно,просто-таки яростно не шел, так это черный. Она его и не носила никогда – развечто по случаю чьего-нибудь траура, из приличия. По счастью, в их семье пока небыло повода к ношению черного, ибо даже Елизавета с Алексеем завещали траура посебе не надевать. Но это ладно! В конце концов, к платью можно было пришитькакой-нибудь беленький воротничок, чем-то оживить его – ведь это было ивзаправду красивое, нарядное, даже роскошное платье, не то что простенькийнаряд Юлии, сшитый местной портнихою из чудом раздобытого синего тарлатана! Втаком платье можно было ощутить себя настоящей дамой… Но оно не было новым –оно было с чужого плеча, да настолько явно…

Где его взял Зигмунд? Купил у кого-то? Нашел вброшенном доме? И то, и другое вызвало у Юлии дрожь отвращения. Лучше бы онприслал ей денег: тогда она что-нибудь придумала бы, ведь в Пултуске былилавки, можно бы что-то отыскать. Но прислать ей чужие обноски, словно она всеголишь побродяжка, которой за ее тело можно заплатить красивой тряпкой и стаканомвина… Вернее, бочонком вина, потому что второй частью посылки был изрядный-такибочонок. Доставивший корзину посыльный (Юлия его не видела, а Антоша со словкухарки передал, что приезжал какой-то жмудин [67]) уверял, чтоэто очень хорошее вино, мозельское, и барин прислал его для увеселения барыни.

Весь опыт пития вин, настоек, наливок ипрочего алкоголя у Юлии сводился к застолью у Жалекачского, после коего у нееразламывалась голова, и к употреблению зулы – о последствиях сего она стараласьне вспоминать. Конечно, Зигмунд не мог этого знать и, наверное, искренне желалдоставить жене удовольствие посылкою. Но Юлия не могла заставить себяпритронуться к этим подаркам. Бочонок она отдала возрадовавшемуся Антоше, аплатье как было с обидою брошено на кровать, так там и валялось, источаясладковатый аромат чужих духов.

Все дело было, конечно, в этом запахе:душноватом, чуть-чуть как бы потном… соблазнительном и отталкивающем враз. Юлиясидела, сидела у стола под свечкою, десятый раз перечитывая чудом оказавшийсяздесь растрепанный «Русский вестник» за 1812 год – свое единственноеразвлечение, – но сосредоточиться так и не могла: право, такое ощущение,будто на ее кровати по-хозяйски развалилась какая-то наглая особа – еще одна,вторгшаяся в их с Зигмундом отношения. В конце концов Юлия рассердилась насебя: да ведь в том-то все и дело, что она ревнует Зигмунда к этому платью… илиплатье – к Зигмунду? Ну не платье, разумеется, а ту, которая носила его прежде!Может быть, она сняла его и сказала: «Ты говорил, твоя жена, бедняжка, живет вкакой-то дыре? Ну так отправь ей это платье – ведь у меня их десятки! А вот этоя никогда не любила. Я носила его в знак траура по мужу, но теперь у меня естьты – и мой траур кончился». Да, она вполне могла так сказать, стоя при этомперед Зигмундом в корсете или даже без него, в одной батистовой рубашке ипанталонах с разрезом в шагу, которые даже не нужно снимать, когда невтерпежотдаться любовнику… Но лучше снять и предстать перед Зигмундом обнаженной, сготовностью изогнувшейся…

Юлия сердито вскочила. Она тосковала поЗигмунду, она хотела его до изнеможения! Ну что за чепуха, что за нелепица!Единожды слюбиться с мужчиною – и потерять от него голову, предаться ему душоюи телом, жить вечной страстью к нему! Это родовое проклятие, Юлия знала. Такбыло и с Елизаветой, и с Марией, и с ее матерью – они годами ждали новой встречис возлюбленным; с первого мгновения отдав себя во власть любви, терпеливо ждалиосуществления своей мечты.

Почему-то при воспоминании о своихпредшественницах Юлии сделалось легче. Она была одной крови с ними, и они несмотрели осуждающе, обратившись с годами из легкомысленных девушек в невинныхстарушек, а улыбались ободряюще: «Жди! Надейся! Сражайся за него и с ним!Одолей его! Он – твой!» И, улыбнувшись в ответ на их незримые улыбки, Юлиявыглянула за дверь и кликнула Антошу – убрать платье. Ей до него идотронуться-то было противно!

* * *

Никто не отозвался на ее зов, и это удивилоЮлию: предполагалось, что Антоша сейчас услаждается на кухне мозельским иугощает Баську. Или пошел к своим приятелям – разделить с ними удовольствие? Ногде же тогда кухарка?

Юлия выглянула из комнаты, прошла по коридору.

В кухне потрескивала свеча. Антоша сидел устола, подпершись кулаком, и словно бы грезил наяву: глаза были открыты, нодозваться его оказалось невозможно. Юлия долго трясла его за плечо, но добиласьтолько того, что Антоша рухнул головою на стол и закрыл глаза: верно, теперь ивпрямь уснув.

Бочонок стоял на столе, источая кислый запах.Вот и верь после этого романам, уверявшим, что мозельское – благороднейшее извин! Бражка, прокисшая бражка! Право же, вишневая наливочка пахнет куда лучше.

Махнув на Антошу рукой, Юлия взяла свечу ипошла к себе, но за поворотом коридора столкнулась с Баськой, котораяиспугалась, словно увидела призрак: даже пробормотала сквозь зубы «Lanetur» [68].

Юлия обрадовалась: единоборство с платьем всеже удастся свалить на другого! Она велела Баське идти следом, но кухарка ужеувидела спящего за столом Антошу и проговорила, по своему обыкновению,неразборчиво – словно бы перекатывая во рту камушки:

– Что-то с ним, пани?

– Вина сверх меры выпил, – передернулаплечом Юлия. – Он тебя не угостил?

– Да я тут… отлучалась по нужде, –застенчиво сообщила Баська.

– Очень кстати, – сухо сказалаЮлия. – Ну, пускай он спит, пошли, поможешь мне.

Она открыла дверь к себе и, указываяотрывистым жестом на кровать, брезгливо молвила:

– Убери его! – И тут же увидела, что кроватьпуста. На ней ничего не было, никакого платья.

– Чего изволите? – тупо спросила Баська.