Причуды богов - Елена Арсеньева

Но нет, теперь страдания позади, подумалаЮлия, торопливо одеваясь в чистое и жалея только, что нет у нее ослепительнопрекрасного платья, чтобы явиться перед Зигмундом во всем блеске и сразу жепоразить его в самое сердце. Влажные волосы она свернула в узел и небрежнозаколола на затылке, зная, как ей идут кудряшки, выбившиеся из прически исвоевольно играющие надо лбом.

Ну, с богом! Она толкнула дверь, но та, верно,от пара разбухла и не желала отворяться. Юлия еще потолкала ее, потом положиламешавший узелок на лавку и налегла что было сил. Потом взяла эту лавку и сталатыкать ею в дверь, как тараном, но добилась только того, что старая лавочкаразвалилась на куски… а дверь осталась непоколебимой. И она еще что-то делала,билась, рвалась, дергалась, и прошло немало времени, прежде чем она поняла, чтодверь не заклинило, что она просто заперта! Ее кто-то заложил или подперснаружи.

Не передать словами, как разозлилась Юлия наэтого глупца, на этого пустоголового озорника, который посмел отдалить минутуее встречи с Зигмундом! Кинулась к окну – нет, это скорее оконце, туда лишьрука просунется! Высунула руку, помахала, надеясь привлечь чье-то внимание, нокомары-кровопийцы тут же налетели на легкую поживу, и Юлия с отвращениемотдернула руку! Она боялась комаров с тех пор, когда услышала пословицу: «Ктоего убьет, тот человечью кровь прольет!» Она начала кричать, но лишь самаоглохла от своих криков, которые и на шаг не отлетали от баньки, не в силахбыли пробиться сквозь заросли старого сада.

Поздно уже, все спят. Тишина стояла вокруг,только непрерывно гудел вечерний хор лягушек. Никто не знал, где Юлия, где ееискать. Самая ранняя пора, в которую кто-то ее хватится, – это поутру,когда пани Зофья принесет молоко и узнает от Зигмунда, что его жены всю ночь небыло дома.

Зигмунд! У Юлии перехватило горло. Зигмунд,наверное, приехал. И… и подумал единственное, что мог подумать в такойситуации: Юлия ушла бог весть куда, лишь бы не видеться с ним!

Юлия громко всхлипнула, заломила руки. Нет,что толку мучить себя мыслями о нем, этак вовсе с ума сойдешь! Надо что-тоделать! Ни на кого нет надежды – значит, надо выбираться отсюда самой!

В каменке еще посвечивали уголья. Юлия зажглаот них лучинку и обошла с нею все углы, внимательно вглядываясь: нельзя ликак-то ускользнуть? Напрасная надежда! И щели нет, и потолок ей, конечно, неподнять, а под порогом лаз копать – это на три дня! И вообще страшно: ведь подпорог зарывают черного петуха, чтобы задобрить банника, банного хозяина… Ещенаткнешься на эти косточки!

Ну, вот. Теперь она сделала все, что могла,дабы ее невольное заточение стало вовсе невыносимым: вспомнила банника.

Так, в которую это перемену Юлия попала нынчев баню? У пани Зофьи немаленькая семья… в третью, а то и в четвертую очередьмоющихся оказалась здесь Юлия, и не стоит искать другого объяснения закрывшейсядвери: банный не выпускает добычу!

Она поспешно перекрестилась, ругательски ругаясебя за то, что не попросила у банного разрешения мыться в неподходящую пору.Ведь если попросить, хозяин пускает путника даже переночевать, хотя баня –место клятое. Юлия слышала про одного прохожего человека, который вежливосказал: «Хозяинушко-батюшко! Пусти ночевать!» И вошел, и лег на лавку, а какнастала глухая ночь, пришел к бане леший и хотел этого человека замучить, абанный заступился: «Нет, нельзя, он у меня просился!» – и так путник ушелпоутру невредим. А вот Юлия не попросилась, не задобрила банника… Может, хотьпани Зофья не забыла трижды попросить разрешения еще днем: «Банный хозяин, даймне баню истопить!» Если и она оплошала – совсем худо придется Юлии! Хотя –куда уж хуже… Надо полагать, недалека та минута, когда на золе, рассыпаннойвозле печки, покажутся зыбкие, как бы птичьи следы, отпечатки, что будетозначать: мыться в бане собираются все нечистые – русалки, лешие, домовые,овинники… а парить их, хлестать веничком будет сам банный. И горе тому, ктоокажется в ночную пору свидетелем их сборища! Ошпарят, забросают камнями,задавят до смерти, не то такого мороку напустят, что человек с ума сойдет!

«А может быть, у поляков, католиков, в банькахвовсе не живут банники?» – с робкой надеждой подумала Юлия, но тут жевспомнила: они называются лазьники. Есть, куда от них деться! И лешие-лешаки,лесуны, боровики, и русалки-купалки, мавки – все есть! И какая разница, чейвкрадчивый хохоток вдруг долетел до Юлии – банника или лазьника, если сердце ееот ужаса просто перестало биться!

Все. Началось. Сейчас… сейчас они войдут!

Что-то хрустнуло совсем рядом – этого Юлия ужене могла вынести. Она вскочила, кинулась к двери, ударилась в нее всем телом впоследнем отчаянии, уже почти в безумии… и распростерлась на крылечке, сразмаху вылетев из бани, ибо дверь распахнулась так легко, словно вообщеникогда не была заперта.

А может, и в самом деле так? Может, это всеголишь банный морок, думала Юлия, стремглав летя по саду и не замечая, чтокрапива жалит ноги: второпях она забыла обуться да так и держала, прижав кгруди, туфли и тючок с бельем. Ох, что бы ни было, надо Бога благодарить, чтоушла из этого клятого места живая! Бога – и… Она замедлила свой бег, быстро,через плечо, глянула туда, где таяли во тьме черные очертания баньки, ипробормотала:

– Спасибо тебе, батюшко-баннушко, лазьник, чтоживой отпустил!

Ветки зашелестели, или вновь недобрый хохотокдостиг ее слуха?

– Приходи вчера! Приходи вчера! – изовсех сил выкрикнула Юлия самое верное заклятие против нечисти, которое еесбивает с толку и заставляет призадуматься, – и, не дожидаясь новыхужасов, сломя голову понеслась через сад пани Зофьи, а потом через свой – кдому, к своему дому, где ярко, словно маяк, сияло и сверкало окно спальни.

Зигмунд приехал! Зигмунд приехал! Это он зажегвсе свечи, он ждет не дождется Юлию, чтобы увидеть ее затуманенные страстьюглаза, чтобы увидеть слезы любви…

Юлия пролетела по коридору и замерла у дверейспальни, пытаясь отдышаться.

Какой-то странный звук долетел до нее – слабый,нежный… и томный.

Осторожно потянула створку, и еще прежде, чемвошла, ноздрей коснулся душноватый, сладкий запах, как бы чуточку потный –знакомый запах! Юлия узнала его тотчас: так же пахло и черное платье!

Она ворвалась в комнату, и именно платье, небрежноброшенное на пол рядом с белой сорочкой, корсетом, чулками, панталонами,увидела в первую очередь… А уж потом Зигмунда – обнаженного, распростертого напостели – и оседлавшую его женщину: тоже нагую и поразительно прекрасную вблеске свечей, а их пламя играло и двигалось, сотрясаемое неистовой пляскойлюбви.

* * *