Причуды богов - Елена Арсеньева

Он едва ли не моляще вглядывался в лицо Юлии,а ее в тот миг занимало лишь то, что ее впервые назвали по титулу мужа –графинею, а не княжной, как прежде. И отец надписал свое письмо так же:«Графине Белыш-Сокольской…»

– Да! – встряхнулась она. – Так выговорите, здешние женщины отказываются? Но почему? И разве вы не можете имприказать?

– Ну не под ружьем же их вести? – пожалплечами Добряков. – Воевать с женщинами!.. Они стоят на своем неколебимо,и у меня сложилось впечатление, будто они чего-то боятся. Какой-то могилы иликого-то из могилы.

– Привидения? Вурдалака? Упыря? –расширила глаза Юлия в предвкушении чего-то необычайного.

– Да вы надо мной смеетесь! – надулся какмальчик Добряков. – Лучше скажите: кухарка ваша – она какова?

– Готовит отменно, – честно сказалаЮлия. – К тому же я ей кое-чем обязана. Только вы ее не захотите, –сочла нужным предупредить она.

– А что такое? – насторожился Добряков.

– Да… – Юлия замялась. – Ну сами увидите.

Позвали Баську, и тут Юлия испытала небольшоепотрясение. Конечно, повязка по-прежнему прикрывала глаз; вдобавок еще однаподдерживала челюсть («Зубы ноют!» – страдальчески промычала Баська), однакоплаточек, укутывающий ее голову, оказался белоснежным, а пестрядинноечистенькое платьице облегало фигуру, которую под прежними лохмотьями невозможнобыло и предположить. Словом, вид у Баськи, особенно если не глядеть на лицо,которое, впрочем, она по обычаю держала потупленным, был вполнереспектабельным, и Добряков вздохнул с явным облегчением.

– Пойдешь со мной, – сказал онприветливо. – Будешь служить на кухне его высокопревосходительства.

– А барыня… барыня что скажут? –проблеяла Баська.

– Делать нечего, – ответила Юлия. –Я тебе заплачу, да и там не оставят внакладе.

– Фельдмаршал щедр с прислугою, – подтвердилДобряков, и Баська в ответ промычала что-то радостное, комкая край передника.

Юлия еще хотела сказать, что очень ейпризнательна за вчерашнюю храбрость, но при Добрякове говорить об этомпочему-то не хотелось, так что она лишь расплатилась с Баською весьма щедро, азатем та в два счета собрала свой сундучок и пошла вслед за Добряковым кпросторному дому в полугоре, где остановился главнокомандующий. А Юлия тотчасзабыла и о ней, и о Добрякове, и о Дибиче, распечатав кругом исписанный листок– письмо отца.

«Ненаглядная моя дочь! – писал князьНикита. – Спешу тебе сообщить, что известие о нашей встрече и опоследующих событиях уже отправлено твоей матушке, и в самом скором времени тыполучишь от нее весточку. Мне, разумеется, было бы спокойнее, чтобы ты и саматеперь же отправилась в Любавино. Все-таки война, и беспокойство о тебе терзаетменя непрестанно. Множество добрых людей погибло, и враг еще не сокрушен, хотяуспехи наши на всех фронтах неоспоримы, и скорое взятие Варшавы неизбежно.Пламенная во всех русских любовь к Отечеству произвести может чудеса. Скажу,повторяя великого Державина: «О росс, о род великодушный, о твердокаменнаягрудь!»

Я встретился с твоим супругом и постаралсяубедить его в том, что тебе лучше уехать в Россию, а не жить на биваках, темпаче что видитесь вы крайне редко. Александр Иванович обещал подумать и намеренв самое ближайшее время, а точнее, 28 числа сего месяца, ежели не произойдетнепредвиденного, наведать тебя, чтобы обсудить ваши намерения…»

Тут Юлия даже лоб наморщила, пытаясьуразуметь, кто такой Александр Иваныч, но потом вспомнила роковые слова:«Венчается раб Божий Александр-Сигизмунд рабе Божией Юлии…» и сердито покачалаголовой. Для нее он всегда останется только Зигмундом, и по-прежнему в томимени – свист клинка, извлекаемого из ножен, и ни звука нежности.

«Полагаю, ты и посейчас еще пребываешь внедоумении относительно моей суровости и поспешности в вопросах твоегобрака, – читала она далее и от всей души соглашалась с отцом. – Яникогда не доверял бумаге, а потому и сейчас не стану объясняться, но ты, знаямою всегдашнюю к тебе родительскую любовь, должна верить: все, что я совершал,я совершал из любви к тебе, моя дорогая, единственная дочь! Ты отрада моегосердца, счастье твое для меня превыше всех благ мира. Твое и твоей матушки.Жизнь есть нагромождение роковых недоразумений, которые частенько отвращаютдруг от друга любящие сердца, а посему души, созданные друг для друга,соединяются, увы, так редко! Мы с твоим нареченным женихом сделали все, чтобыло в наших силах, дабы ты миновала горькую юдоль потерянного счастья.

Но пора проститься. Как ни много сказано,истинный смысл свершившегося способна приоткрыть тебе лишь сама жизнь – ивремя, кое всех усмиряет. Помни, кто отныне твой заступник, и не выходи из еговоли! Сие будет лишь ко благу! Да пребудут с тобой мои благословения! ЗащитиБог Отечество – и тебя! Твой любящий отец князь Никита Аргамаков.

P.S. Не передаю поклонов графу Александру, ибонадеюсь сам свидеться с ним в самое скорое время».

«И в очередной раз дать ему убедить меня, чтоя действовал исключительно для счастья моей ненаглядной дочери», – сложивписьмо, мысленно докончила Юлия.

Да, крепко обратил Зигмунд отца в свою веру!Бог им обоим судья! Сделанного уж не воротишь, но что, интересно, сказал бырассудительный князь Никита, узнав о поношенном платье, присланном в подарок, овине, после коего Антоша все еще валяется пластом, полубесчувственный?

И Юлия вновь представила, что случилось бы,когда б она «не вышла из воли» супруга, а приняла его подарки? Она видела, каклежит, облаченная в это злополучное платье, погруженная в крепкий сон, не видя,не зная о злодеях, явившихся ночью… Не чувствуя ничего, вполне покорнаянадругательству и даже убийству!

Что произошло? Роковая случайность? Одно из технедоразумений, которые, по словам отца, губят людские жизни? Или чей-то злобныйумысел? В случившемся было что-то нарочитое, почти театральное, дешевое! Юлиюпередернуло, будто по руке таракан пробежал, мелко перебирая лапками.

Она подошла к окну. Запущенный сад с трехсторон окружал дом. Ветки малины, свободно раскинувшиеся в тенистой прохладесада, уже усыпанные тугой зеленой завязью, врывались в открытые окна.