Призрачный рай - Mila Moon

Ангельская внешность давала возможность вводить в заблуждение и распускать разные слухи, но я знал и убедился, что она отличная обманщица.

Возможно, если бы не встреча в здании МТВ, я бы не поехал в Западный Голливуд и не сидел в «Вайпере», потягивая пиво и наблюдая за ней. Я не слушал композиции «SPLIT», не следил за творчеством, зная только общепринятые факты про основание группы и участниц. Мы иногда пересекались на тусовках, но лично не были знакомы. Только Голливудские холмы знали о новогодней ночи и нашем маленьком секрете.

Полумрак бара и надвинутый капюшон скрывали мое присутствие, что играло только на руку. Все внимание было сосредоточено на блондинке с микрофоном в одной руке и сигаретой — в другой. На Слэйн красовалась короткая кожаная юбка, топ, а волосы подобраны на макушке. Снова одетая в черное — цвет ее души. Она обводила притягательным взглядом публику, словно заманивала в сети, и пронизывала грудным хриплым голосом, вызывая на коже приятные мурашки.

— Мой Бог ниспослал лучшего наркотического друга, скелет шепчет мне на ухо: «Идем со мной до конца, всматривайся в бездну вместе со мной. Тебе хочется отпустить контроль? Интересно, насколько далеко лететь вниз». (слова из песни Phantogram «You Don't Get Me High Anymore»).

Толпа возбужденно дергалась под басы и отдавалась этой наркотической пьесе. Все улетали в бездну вместе со Слэйн, а я ждал момента, когда затащу ее в гримерку и окуну в грязь. Она вызывала и пробуждала демонов, запертых во мне, и я желал только одного, глядя на Хэйс: накормить их темной магией и опуститься вниз в горящую лаву.

— Никакого веселья, все не так, как раньше. Меня от тебя больше не штырит. Раньше нужен был один, теперь нужны четверо. Меня от тебя больше не штырит.

«Меня тоже больше не штырит никто, после Нью-Йорка», — пронеслась мысль, отчего я нахмурился и залпом допил пиво, двигаясь в сторону гримерки. Темнота взывала к темноте. Это лучше, чем просто сдыхать от пустоты, которая отбирала все чувства. Меня мало волновало, как на нас смотрели участницы «SPLIT», менеджер, охрана, когда я схватил за руку Слэйн, щелкнул замком и толкнул к стене.

— Ты же не будешь кричать? — посмотрел на нее исподлобья, подходя ближе, и провел пальцами по щеке. Сука, такая красивая, бесподобная, но пустая и разбитая, как я. Ничего в ней нет, ничего…

— Я кричу только на сцене, когда пою, — ответила блондинка, и я жадно впился в ее губы, сжимая талию, задницу и с силой впечатывая в стенку. В ней только острые осколки, царапающие кожу, и умерший склеп внутри.

Она ведь хотела этого, я хотел этого, так почему бы нам не станцевать с чертями в Аду? Почему бы не потешить грешные гнилые души? Я снова плавал и окунался в полупрозрачную ледяную воду ее мертвых глаз. Мир Слэйн сливался с моим — две пустоты соприкасались, и темнота просачивалась сквозь трещины.

— Что ты сделаешь, если мир перестанет существовать? — выдохнул, зарываясь в светлые волосы и пропуская между пальцев мягкие пряди.

— Я найду тебя в темноте, и нам будет не так одиноко, — улыбаясь, прохрипела она на ухо, тяжело дыша.

Холод. Я чувствовал только холод. Руки, губы, тело, голос не вызывали крышесносной бури. Не она. Всего лишь раз я узнал, что значит жить. Блядь, нахрена я испытал это невероятное чувство и ищу вновь? Я иду, падаю, утопаю в собственных грехах, поднимаюсь, и по замкнутому кругу. Я хожу, как слепой узник, и жду, когда палач снесет мне голову. Когда этот круг прервется? Нет теплоты, нет ничего, я сдох. К черту тепло и свет.

***

Слэйн Хэйс приходила и уходила, когда хотела. Ее не беспокоило, что я спал с другими, а меня не заботило, кто пользуется еще услугами бесплатной однодневки. Секс приелся и не вызывал нужных эмоций, потому что мозг требовал совершенно другого, но не получал должного эффекта. Я срывался на друзьях, на концертах разбивал в щепки гитары, и закрывался в кабинке туалета, вдыхая порошок и сползая на пол от безысходности. Только когда кровь смешивалась с белой отравой, стенки немели, меня попускало и становилось все равно на окружающий мир.

Я шел ко дну, а бездна раскрывала свои безжизненные объятия, увлекая все глубже.

Слэйн знала мой график, и когда я возвращался с гастролей, приезжала с бутылкой любимого Moët Chandon, провокационном белье от Agent Provocateur, которое я безжалостно разрывал, превращая в лоскутки. Хэйс вызывала во мне животное влечение и расшатывала мертвый мир, а я удовлетворял плоть. Я знал любимый аромат Слэйн от Gucci с нотками сирени и розового перца, но не знал ее, как человека. Она обожала брендовую одежду, одеваясь откровенно, но не вульгарно. Я постепенно изучал ее привычки, но мы всегда находились на разных плоскостях. Слэйн любила зависать на моей квартире, сочиняла песни, а я внимательно наблюдал и слушал, как она поет и играет. Носила обувь на высокой шпильке и закидывала ноги на разные поверхности, светя своими трусиками. Она умела соблазнять и пробуждать самые смелые грёзы. Поэтому я трахал ее потрясающее тело, не забираясь в душу. Мы не узнавали друг друга, не говорили о личном и не подпускали близко, оставаясь чужими.

Иногда мы обкуривались или нюхали порошок, выпадая из реальности, и пропадали во тьме. Тогда приходила Ливия, словно видение. Она звала, и я выныривал из пучин мрака, задыхаясь от нехватки света. Яркие лучи рассеивали темноту, и та, шипя, скрывалась.

Слэйн, как и я, любила адреналин, жажду скорости и езду по ночным трассам Лос-Анджелеса. Салон заполнял оглушительный рок, ее платиновую шевелюру развивал попутный ветер, когда черная Lamborghini неслась к Тихому океану. Она подпевала известным песням, вызывая на губах широкую улыбку, и выглядела бесшабашной, дикой, опасной. Мы пропадали на закрытых полупустынных пляжах Малибу, нежась в теплом песке, смотрели на звезды и тонули в волнах.

Нашу связь можно назвать одни словом — взаимовыручка. Она разбавляла мой потухший мир, а я разрешал входить и разрисовывать его разноцветными наркотическими красками, не претендуя на большее.

Все изменилось в конце мая, когда наши тела переплетались и сливались в одно целое. Тогда я впервые сорвался, не догоняя, почему она ни разу не стонала, когда мы превращались в угли на песке. Во время процесса Слэйн сдерживалась, выглядела холодной и даже иногда отстраненной, кусая свои губы и пробуждая множество отрицательных ненужных мыслей.

— Кричи, — приказал ей, заглядывая в нежно-голубые аквамарины. Во мне бурлила злость и непонимание,