Статус. Почему мы объединяемся, конкурируем и уничтожаем друг друга - Уилл Сторр

утопии. В 1921 году, чтобы подстегнуть экономику, Ленин объявил новую экономическую политику (НЭП), в которой присутствовали черты капитализма: например, были разрешены некоторые виды мелкого бизнеса, конфискация хлеба у крестьян была заменена налогом. Экономика пошла в гору. Но НЭП никогда не пользовался популярностью среди правоверных большевиков, которые расшифровывали эту аббревиатуру как «новую эксплуатацию пролетариата».

Здоровье Ленина стало ухудшаться, и в 1924 году он умер. Пришедший ему на смену Сталин заменил НЭП программой ускоренной индустриализации и насильственной коллективизации крестьянских хозяйств. Вооруженные отряды отправляли на реорганизацию села. Они же должны были привезти зерно, чтобы накормить страну и финансировать строительство светлого будущего, в котором им предстояло превзойти своих врагов с Запада. «Мы идем на всех парах по пути индустриализации – к социализму, оставляя позади нашу вековую отсталость, – писал Сталин. – Мы становимся страной металлической, страной автомобилизации, страной тракторизации. И когда посадим СССР на автомобиль, а мужика на трактор, – пусть попробуют догнать нас почтенные капиталисты, кичащиеся своей „цивилизацией“! Мы еще посмотрим, какие из стран можно будет тогда определить в отсталые и какие – в передовые».

Новый натиск на село совпал с очередным витком охоты на ведьм, жертвами которой стали наиболее компетентные из крестьян, производившие почти три четверти экспортируемого зерна. Сталин стремился к «ликвидации кулаков как класса». Только за первые два месяца 1930 года около 60 миллионов крестьян заставили вступить в колхозы. Два года спустя примерно 1,4 миллиона человек были высланы «на поселение» в ледяные пустоши на востоке страны. По документальным сведениям, только в одном поезде, отправлявшемся с небольшой областной станции Янценово в Сибирь, был 61 вагон, где ехали около 3500 кулаков. За время поездки умирали около 15 % пассажиров. Один из свидетелей вспоминает, что стал «привыкать видеть по утрам трупы; подъезжал вагон, и больничный конюх Абрам складывал тела умерших. Умирали не все. Многие бродили по пыльным неприглядным маленьким улочкам, едва волоча обескровленные посиневшие ноги, распухшие от водянки, и провожая каждого прохожего умоляющим собачьим взглядом <…> Но им ничего не давали».

В 1933 году около пяти тысяч кулаков и «деклассированных элементов» были вывезены на остров на реке Обь и брошены там всего с несколькими мешками заплесневевшей муки. Кто-то попытался доплыть до берега и утонул в ледяной воде, некоторые стали нападать друг на друга и убивать ради пары обуви или куска хлеба. Некоторые были съедены. Только за один день, согласно официальному отчету, обнаружили пять трупов, у которых «были вырезаны печень, сердце, легкие и мясные части тел (грудина, ноги)». Свидетель вспоминает «красивую девушку», за которой ухаживал охранник Костя Веников. «Он защищал ее. Однажды ему надо было уехать ненадолго, и он сказал своим товарищам: „Позаботьтесь о ней“ <…> Люди поймали эту девушку, привязали к дереву, отрезали грудь, вырезали мускулы и все, что можно было съесть. <…> Когда вернулся Костя, девушка была еще жива. Он попытался спасти возлюбленную, но она потеряла слишком много крови. Девушка умерла. Парню не повезло». В советской системе наказаний каннибализм был довольно распространенным явлением, для тех, кого собирались съесть, даже было название – коровы. Переводчик Сталина, а впоследствии узник ГУЛАГа Жак Росси писал, что «коровой» выбирали неопытного заключенного, которому опытные предлагали бежать вместе с ними. Новичку обычно льстила связь с авторитетными преступниками. Однако он не знал, что, если им не хватит еды, его убьют и съедят».

Тем, кто отвечал за «искоренение кулачества» в СССР, статус присваивался за активное подавление естественной человеческой эмпатии. «Выбросьте в окно свое буржуазное человеколюбие и действуйте как большевики, достойные товарища Сталина», – инструктировали их. «Последние догнивающие останки капиталистического земледелия должны быть уничтожены любой ценой!» Один из таких людей, Лев Копелев, ругал себя за то, что его расстроили звуки детского плача, и рассказывал себе героическую историю, в которой считалось аморальным «предаваться ослабляющей жалости». «Мы сознавали историческую необходимость. Мы выполняли свой революционный долг. Мы добывали хлеб для социалистической родины». Некоторые успокаивали себя, повторяя: «Они не люди, они кулаки».

Многие кулаки голодали. Декрет 1932 года ввел наказание в виде десяти лет на тяжелых работах или смертной казни за «любое хищение или вред социалистическому имуществу», к которым относилась и кража нескольких колосков зерна ради пропитания. Крестьяне начали есть траву и кору деревьев. Горы их зерна, литры молока, тонны молочных продуктов, множество яиц и мясо вывозили из деревни и продавали за границу, чтобы финансировать сталинскую индустриализацию, в то время как около шести миллионов крестьян умирали от голода. Уничтожение кулаков стало, по мнению Файджеса, «катастрофой для советской экономики». «Колхозы лишились лучших, самых трудолюбивых крестьян, ведь именно такими были на самом деле „кулаки“, и это в конце концов привело к необратимому падению сельскохозяйственного сектора советской экономики». В начале 1930-х из магазинов в городах стали исчезать товары, начались перебои с продуктами, одеждой и другими жизненно важными вещами. По мнению экономиста профессора Алека Ноува, к 1933 году СССР переживал «самое резкое падение уровня жизни в мирное время, известное истории».

Затем, в 1936 году, случился неурожай.

Кого-то надо было обвинить в проблемах революции. И это, разумеется, не могли быть коммунисты. Но кто же тогда? Враждебные силы, вступившие в заговор против революции: отступники, тайные капиталисты, ведьмы. Проблема заключалась в том, чтобы найти их. Это была очень напряженная игра, которая продолжалась уже почти 20 лет: согласие с линией партии было определяющим образом жизни. Верхушка страны не принимала концепцию частной жизни. «Все, что человек делал, было „политическим“», пишет Файджес, и в этом качестве «подлежало цензуре коллектива». Прокоммунистический писатель из Франции, посетивший СССР в 1936 году, отмечал «исключительное однообразие» в одежде встреченных им людей и добавлял: «Несомненно, то же самое обнаружилось бы и в умах <…> человек настолько сливается с толпой, так мало в нем личного, что можно было бы вообще не употреблять слово „люди“, а обойтись одним понятием „масса“».

Но если каждый говорил, что верит в коммунистические иллюзии, как можно было выяснить, кто отступник? Как Сталин мог понять, кто из элит действительно предан ему, а кто тайком играет в другую игру? Хотя Сталин находился на вершине официальной коммунистической игры, у него не было способа понять, где его место в истинной игре, которая ведется в головах его окружения. «И тогда, – пишет Файджес, – начались чистки среди большевиков с целью разоблачить потенциальных врагов».

И случилось то, что, вероятно, остается самым печально известным проявлением статусной паранойи в истории – большой террор. Настоящие коммунисты должны быть всегда на страже, чтобы вовремя заметить опасных отступников с их