Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 - Нелли Шульман

Отец Симон рассказал Дануте, что родился в Амстердаме, но часто навещал Мон-Сен-Мартен:

– Наш отец…  – в голубых глазах промелькнул холодок, – вторым браком женился на баронессе Элизе де ла Марк. Она погибла от рук нацистов во время уничтожения поселка. Маргариту три года шахтеры прятали в подвалах замка, а нас, с другими детьми из местного приюта, в сопровождении отца Виллема де ла Марка, да хранит Господь память о мученике…  – он перекрестился, – отправили в Аушвиц…  – готовя Дануту к операции, Скорпион наставительно заметил:

– Не думай, что он просто священник. Он кочевал по Польше с партизанским отрядом, то есть с бандитским соединением, служил в израильской армии, участвовал в попытке контрреволюционного переворота в Будапеште, где погибла его мать…  – Скорпион полистал досье:

– По слухам, его брат, близнец, работает в Моссаде. Его отчим, профессор Судаков, еще один бывший бандит…  – русский поморщился, – вхож в самые высшие слои израильской политики. Он один из основателей государства, мы долго пытались его завербовать, но все было безуспешно…  – Скорпион помахал зажженной сигаретой:

– В общем, тебе и карты в руки. Думаю, что он тебя вспомнит. Для наших целей это хорошо, ты вызовешь доверие…  – забирая Дануту из пансиона для паломниц, отец Симон хлопнул себя по лбу:

– Я думал, что ваше имя мне знакомо. Когда мне позвонил Джо, я пытался припомнить, где я слышал о пани Дануте, но ничего не получилось. Но теперь я вас узнаю, пани. Мы разговаривали о Чехове после тайной мессы в Кракове…  – девушка кивнула:

– Потом меня на год послали в Москву, от университета, но я и там ходила на мессы. Я привезла рекомендательные письма из костела святого Людовика…  – московские прелаты хвалили набожность и серьезность девушки. Просматривая конверты, Шмуэль задумался:

– Но если ее сюда отправила Лубянка? Они могут охотиться за дядей Эмилем, заочно приговоренным к смертной казни. Письма могут оказаться фальшивкой. Я не знаю почерков тамошних священников, сведения никак не проверить. С Джо она тоже могла познакомиться не случайно. Тетя Лаура объект интереса русских…  – Шмуэль решил позвонить тете Марте в Лондон:

– Тете Марте, дяде Эмилю и Иосифу, если он в Израиле. Но пока не стоит вовлекать официальные каналы, дело тонкое и требует особого подхода… – он не хотел зазря оскорблять набожную девушку подозрениями:

– Службу она знает, – хмыкнул Шмуэль, – но, говоря откровенно, выучить молитвы и правила поведения в храме несложно. Дядя Эмиль и папа и сейчас могут отслужить мессу, наловчились на войне…  – он сказал себе, что стоит подождать со звонками:

– Из Мон-Сен-Мартена она никуда не денется, здесь каждый человек на виду. Отсюда, в любом случае, можно уехать только на такси или на поезде, а я за ней присмотрю…  – распахнув дверь палаты, он пропустил пани Дануту вперед:

– Цветы для больной, – добавил отец Симон, – я по лицу ее вижу, что она радуется букетам…  – над госпитальной кроватью висело распятие. Голову пожилой женщины облегала косынка, на виске виднелась седая прядь. Данута не могла двинуться с места:

– Он говорил, что пациентка монахиня, но не упоминал ее имени. Наверное, она уехала из Польши после закрытия приюта. Но, даже если она и узнает меня, опасности никакой нет. В сорок девятом году я была маленькой девочкой…  – морщинистые веки дрогнули. Она открыла серые, подернутые мутной пленкой глаза:

– Сестра Фелиция…  – отец Кардозо наклонился над изголовьем, – я вам привел полячку, вашу соотечественницу. Ее зовут пани Данута, она тоже паломница…  – монахиня попыталась приподняться:

– Иисус…  – бледные губы задвигались, – Иисус сотворил чудо. Господи, спасибо Тебе, я не уйду без искупления греха…  – задохнувшись, она помотала головой:

– Не полячку, – шепнула сестра Фелиция, – еврейку.

Фитиль, зашипев, вспыхнул ярким огоньком. В приделе Елизаветы и Виллема стояли бронзовые подсвечники, но паломники усеивали свечами и мрамор саркофагов, подножия статуй святых. Уютно пахло ладаном и медом. У стен часовни стояли вазы с белыми лилиями, символом непорочности.

Данута приколола бумажный цветок к лацкану льняного жакета. Девушка сняла шляпку, черные волосы падали на плечи:

– Я исповедовал сестру Фелицию…  – отец Симон не отводил глаз от алтаря, – отпустил ей грехи. Она заверила показания в присутствии местного мэра…  – за мэром отправили одного из фельдшеров. Сестра Фелиция неожиданно сильно сжала руку Шмуэля:

– У нее прошел паралич, то есть почти прошел, – подумал священник, – словно она действительно ждала появления пани Дануты, чтобы поставить подпись на показаниях…  – после визита мэра монахиня впала в беспамятство. Врачи не ожидали, что она переживет ночь.

Симон покосился на свечу в изящных пальцах девушки:

– Вы все слышали…  – он помолчал, – слышали и прочитали. Наша мама…  – он запнулся, – покойная доктор Горовиц, рассказывала нам о вашей маме. Рахель Бромштейн, подпольщики ее звали Рахелькой. До войны она училась медицине в Ягеллонском университете в Кракове, потом бежала из гетто в горы, стала партизанским врачом…  – старая фотография Рахельки висела в музее восстания в варшавском гетто, в кибуце Лохамей-а-Гетаот:

– Ваша мама воевала в восстании, – добавил Шмуэль, – она заведовала подпольным госпиталем. Нацисты атаковали подвал, ее ранили. Она застрелилась, чтобы не попасть к ним в руки…  – воск капал на ее юбку, слезы текли по щекам:

– Мой…  – она коротко дернула горлом, – мой отец, кто он…  – Шмуэль развел руками:

– Неизвестно. Мама нам ничего не говорила, сестра Фелиция тоже ничего не знает…  – годовалую девочку принесла в католический приют польская врач, бывшая товарка Рахели по университету:

– Она тоже уходила к партизанам, откуда не вернулась…  – вздохнул Шмуэль. Женщина оставила в приюте собственноручное письмо матери Даниэлы, как на самом деле звали девочку:

– В записке сообщалось, на идиш и иврите ваше имя, имя вашей матери…  – Шмуэль забрал у девушки догоревшую свечу, – дата вашего рождения, и так далее…

Мать Фелиция призналась, что по соображениям безопасности, сожгла конверт. Малышку крестили в честь святой Донаты, мученицы времен римских гонений на христиан:

– Сестры делали так со всеми еврейскими детьми, попадавшими в приют…  – Шмуэль задул свечу, – а когда в сорок девятом году в Кракове появились раввины, искавшие, как говорится, Шеарит Исраэль, остатки нашего народа, вас, вместе с другими малышами, отправили в горы, якобы на отдых…  – сестра Фелиция не могла вспомнить имена остальных:

– Она и пани Дануту вспомнила потому, что увидела ее в палате…  – Шмуэль вертел свечу, – потом она начала заговариваться, было бесполезно спрашивать дальше…  – он вздрогнул от тихого голоса девушки:

– Даниэль, это из Библии. Он пророк, выживший во рву львином…  – Шмуэль кивнул:

– На иврите это имя значит: «Господь, мой судья». Ваша мать надеялась на правосудие Бога, в сорок втором году, среди тьмы нацизма…  – Шмуэль не мог винить сестру Фелицию:

– Она поступала согласно нашим догматам. Детей надо было спасти, ввести в ограду католицизма, они должны были обрести жизнь вечную…

В Требнице их не крестили, но Шмуэль понял, что не знает, как поступил бы, окажись он на месте матери Фелиции:

– Я еврей, но прежде всего я христианин, католик, я слуга Божий…  – он перекрестился, – но я бы, наверное, такого не сделал, как не окрестил нас дядя Виллем…  – он протянул девушке сухой носовой платок:

– Не плачьте, пани Данута, – ласково сказал Шмуэль, – вы теперь не одна, вы дочь еврейского народа. Я сам еврей по рождению. Мы вам выдадим нужные документы, поезжайте в Брюссель, в израильское посольство. Я вас провожу, для удостоверения вашей личности. На следующей неделе вы сможете полететь домой…  – Данута вспомнила холодные глаза Скорпиона, его небрежный голос:

– Телефон в Риме, по которому тебе надо позвонить, приехав в город…