Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 - Нелли Шульман

 – продиктовав ей цифры, он заставил девушку несколько раз повторить номер, – это наши резиденты, они будут поддерживать с тобой связь…  – Данута знала, что случится, если она не появится в Риме:

– СССР начнет искать меня и найдет…  – девушка незаметно кусала губы, – Скорпион меня пристрелит за предательство. И мне не нужен Израиль, я хочу выйти замуж за Джо…  – она решила, дождавшись предложения графа, снять обеты:

– Впрочем, я их пока и не приношу. Надо потянуть время, поводить СССР за нос. Заодно можно выполнить задание, переспать с отцом Кардозо…  – она незаметно взглянула на священника, – Джо все равно ничего не узнает. Прелаты о таком не распространяются даже не исповеди…  – высморкавшись, Данута помотала головой:

– Нет, святой отец. Я католичка, я не могу бросить нашу веру. Иисус, Матерь Божья и все святые спасли меня в горниле огненном, как я их отрину…  – она расплакалась, уронив голову в ладони:

– Я хотела стать послушницей, святой отец. Не отговаривайте меня, я давно все решила…  – слезы капали на лепестки белой лилии:

– Она не врет, не притворяется, – облегченно подумал Шмуэль, – будь она с Лубянки, она бы уцепилась за шанс поехать в Израиль. Нет, она честная девушка…  – забрав у нее платок, пошарив по карманам, он нашел пачку бумажных салфеток:

– Не плачьте, – Шмуэль улыбнулся, – но вообще это святые слезы. Иисус и Матерь Божья ведут вас по верному пути, вы все правильно сделали…  – девушка достала из кармана еще одну свечу:

– Я помолюсь, отец Кардозо, до вечерней мессы…  – паломники часто ползли к алтарю в приделе Елизаветы и Виллема на коленях, опускаясь на пол храма у входа, рядом с чашей, где держали святую воду:

– Она тоже преклонила колени…  – рядом с девушкой трепетало пламя свечи, – я вижу, что она опять плачет…  – Шмуэль перекрестил ее дергающиеся плечи:

– Она словно цветок, – подумал священник, – такая же хрупкая…  – голова девушки склонилась к полу, она перебирала розарий:

– Никому не буду звонить…  – отец Симон неслышно направился в большой храм, – она никакого отношения к Лубянке не имеет. Не буду звонить, а напишу весточку Лауре…  – кузина летом ехала в Рим, в католический женский университет, – они с пани Данутой подружатся, вместе им будет веселее…

Распахнув тяжелую дверь церкви, он вышел в теплый, почти летний вечер.

Западная Германия

Гамбург

Die Lieb’ versüsset jede Plage, Ihr opfert jede Kreatur…

Нежное сопрано разливалось по репетиционному залу Гамбургской оперы. Приятный баритон подхватил:

– Sie würzet unsre Lebenstage, Sie wirkt im Kreise der Natur…  – фортепьяно затихло. Девушка хихикнула: «Я не знала, что вы неплохо поете, маэстро Авербах».

Генрик, в потертых джинсах и распахнутой на груди белой рубашке, лихо пробежался длинными пальцами по клавишам рояля:

– Смотрите, фрейлейн Брунс, брошу все и уйду в птицеловы. Сгожусь я в Папагено, вместо этого…  – он понизил голос, – итальянского толстяка…  – про себя Генрик думал, что с женой в роли Памины, нынешнюю постановку надо было назвать: «Опера тучных». Тупица оборвал себя:

– Не смей! Адель не виновата, это побочные эффекты лекарств…  – перед Песахом лондонский доктор Адели порекомендовал ей пройти курс гормональной терапии:

– Средство поможет зачатию, миссис Майер-Авербах, – заметил врач, – оно стало надеждой для тысяч бесплодных женщин…  – Генрик заметил красные пятна волнения на щеках жены. Он ничего не говорил Адели о случившемся на гастролях в СССР, как не сказал и о пакете, пришедшем на их лондонский адрес из Бейрута. Отправителем бандероли значился мистер Тоби Аллен. В картонном ящике Генрик нашел шесть упаковок хорошо известных ему таблеток:

– Когда вы приедете на конкурс Чайковского…  – писал журналист, – вы получите дальнейшие средства для продления курса. Что касается вашей новосибирской знакомой, то, к сожалению, я вынужден сообщить печальные новости…  – в пакет вложили письмо, написанное знакомым Генрику почерком:

– У нее случился выкидыш, – он раздул ноздри, – жаль, но значит, лекарство сработало…  – ему не пришлось уговаривать Адель согласиться на уколы гормонов:

– Она сама хочет ребенка, – Генрик отпил кофе из изящной чашки на крышке рояля, – но еще она хочет хвалебных рецензий…  – полнота, как и ожидал Генрик, улучшила голос жены:

– В здешних газетах откровенно намекают, что мисс Шварцкопф пора на покой, что Адель ее затмила по всем статьям…  – немецкая дива пела в постановке Королеву Ночи, – нацистка бесится, но ничего не может сделать…

Шварцкопф, любимица рейхсминистра пропаганды Геббельса, в прошлом член НСДАП, после войны настаивала, что ее партийный билет был номинальным клочком бумаги. Генрик, тем не менее, был рад, что не выступает с оперным оркестром:

– Хотя я играл с фон Караяном, – напомнил себе он, – а Адель поет Вагнера, но, разумеется, не в Израиле…  – жена и Шварцкопф не здоровались. Гримерки див разнесли в противоположные концы коридора:

– Выкидыш случился потому, что Дора болталась по разным общежитиям, – недовольно подумал Генрик, – больше такого я не допущу. Но девушки есть и на западе, например, фрейлейн Брунс…  – малышка, как ее называл Генрик, пришла в зал после хореографического класса. Стройные ноги обтягивали черные чулки. Пышная, тюлевая юбка не прикрывала детских, худых коленок. В каштановые кудри она воткнула веточку цветущей вишни:

– Она могла бы спеть Чио-Чио-Сан…  – улыбнулся Генрик, – у нее подходящий разрез глаз, словно миндаль…

Серые глаза Магдалены Брунс странным образом напоминали его собственные. Подумав о Японии, Генрик хмыкнул:

– Хана на меня и не посмотрит, хоть мы и встречались… он понимал, что пару пьяных ночей трудно назвать встречами, – во-первых, у нее карьера, как и у меня с Аделью, а во-вторых, с ее выпивкой и наркотиками, с тем, что она пережила атомную бомбардировку, она родит какого-нибудь урода…  – Генрик покачал головой:

– Не нужен ей никакой ребенок. Она, наверняка, успела сделать несколько абортов…  – на хрупкой шее фрейлейн Магдалены блестел католический крестик. Шестнадцатилетняя абитуриентка местной консерватории, конечно, не могла претендовать даже на роль Папагены. Фрейлейн Брунс выходила на сцену, как первый паж:

– Все равно вы первая, – весело сказал ей Генрик, – и вы поете не в хоре, а в основном составе…  – заглянув в оперную канцелярию, он узнал, что фрейлейн Магдалена деревенская девчонка:

– Она выросла на хуторе у датской границы, доила коров. Она ничего не знает, ничего не видела…  – Генрик сдержал дрожь в пальцах, – она будет счастлива, что великий Авербах обратил на нее внимание…  – он велел:

– Садитесь рядом. Дуэт можно играть в четыре руки…  – на чистом листе он быстро набросал золотым паркером ноты. Девушка отчаянно покраснела:

– Это такая честь, маэстро. Я играю, но я боюсь ошибиться…  – Генрик просвистел следующие такты дуэта:

– Mann und Weib, und Weib und Mann, Reichen an die Götter an….

Покрутившись на стуле, он подмигнул фрейлейн Магдалене:

– Мужчина и женщина вместе достигают божественной гармонии. Мы с вами тоже достигнем, не сомневайтесь…  – уверенная ладонь легла на пальцы Магдалены:

– Ставить руку надо так, – распорядился маэстро, – поверьте моему опыту, это удобнее для исполнителя…  – у девушки лихорадочно забилось сердце:

– Не может быть, чтобы я ему нравилась. Он гений, а я статистка, это моя первая роль не в хоре, не в массовке. Он всегда со мной шутит, покупает мне в буфете кофе и сладости…  – маэстро выглядел старше двадцати четырех лет:

– Он не мальчишка из тех, что заигрывают с девицами в Сан-Паули. Он уважаемый человек…  – Магдалена, разумеется, обреталась не в гнезде порока, как Сан-Паули называла мать. На лето Гертруда устроила дочь пансионеркой в приличную католическую семью:

– Когда поступишь в консерваторию, останешься у них жить, – велела