Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека - Александр Рыбин

В ванной комнате, на кафельном полу, суетились местные жители. Тараканов не очень-то испугало появление Ильи; лишь несколько прусаков в панике бросились под ванну, другие же продолжали деловито сновать под ногами, шевеля рыжими усиками. Мамаша ждала ошарашенного увиденным ухажера у дверей и сразу потащила к столу.

За столом разговор поначалу совсем не клеился. Родители переглядывались меж собой и натянуто улыбались дочери и гостю. Мама оказалось искусницей в поварском деле. Всё, что она подавала, было аппетитно и вкусно приготовлено. Папа налегал на водочку; впрочем, мама от него не отставала. Столовые приборы все до единого были с морской символикой: якорями, чайками и скалами.

— Упер с подлодки, когда расформировали. Посуду-то. На память, — похохатывая, объяснила хозяйка Илье, когда тот стал с любопытством рассматривать оттиск на каёмочке тарелки.

— Козлы! Такой корабль — в хлам! — всхлипнул неожиданно папашка Маши и украдкой опрокинул внеочередную рюмку. На глазах у него появились свежие, незамутненные слезы. — Пойду курну. — Он нетвердой походкой ушел на балкон.

— Переживает, — объяснила Машина мать удивленному гостю. — Подлодка была новейшая, ее американцы боялись. Мой там был с самого спуска на воду. А тут… пришел этот, — она ткнула пальцем вверх, — развалил всё, народ поразогнал. Лодку на прикол, чуть у берега не потопили. Мой-то чем виноват? Он же ничего другого делать не умеет, кроме как под водой по полгода сидеть. А их всех на берег списали. А лодку на металлолом. Вот он и мучается.

— Я получу первую зарплату — папку вылечу. Я в Корее в клинику его свожу. Он пить и бросит. — Маша шептала это ему убежденно и спокойно, как о давно решенном. — Он очень хороший. У него руки золотые. И еще он стихи писал. У него три толстые тетрадки исписаны, он их прячет. Он эти стихи все маме посвящал. Я читала.

Илья смотрел исподлобья, с жалостью и стыдом, на суетливого, что-то бормотавшего пьяненького папашу, который вернулся за стол. Он мечтал побыстрее убраться из этой грязной квартирки, чтобы не видеть всего этого. Маша же ухаживала за озадаченным кавалером, совсем не обращая внимания на подвыпивших родителей, без тени смущения.

Над стареньким буфетом, в рамке, вся засиженная мухами, висела цветная свадебная фотография родителей Маши. Молоденький мичман с залихватскими усиками таращился на Илью Машиными голубыми глазами неотрывно и радостно, а молоденькая невестушка, будто предчувствуя свое незавидное будущее, смотрела, наоборот, грустно, куда-то в сторону, хотя улыбка и приклеилась к ее простоватому девичьему личику. Маша ушла ставить чайник на кухню. Отец, проводив ее взглядом, как-то сразу встрепенулся:

— Ты, ухажер, смотри, не обидь Машку! Мы тут в Чуркино знаешь какие — не хи-хи и не ха-ха! Ну, это тебя не касается. Ты главное уясни! Если что — под землей найду. — Папаша навалился всей грудью на стол и зашептал угрожающе: — Ты пялься на дочурку сколько хочешь, а не трожь… Понял? Я, может быть, и на самом деле тропическая грязная свинья, но запомни: моряк — это прежде всего специалист высокого класса, а уж потом пьяная и грязная скотина.

Он несколько секунд попробовал поиграть с Ильей, кто кого переглядит, но потом раздумал, зевнул широко и сладко и, подперев лицо рукой, заснул.

Когда они прощались на ветру, дувшем с ближайших темных сопок, он смотрел на Машу совсем другими глазами, еще не понимая, что, собственно, произошло.

— Я же специально тебя привела. Чтобы ты не питал особых иллюзий.

Илья курил и смотрел в черное небо. У него голова закружилась; ему показалось, что он опять стоит на палубе парусника.

— Ты мне ничего не говори. Не надо. У меня море. У тебя газета. Ты езжай. Иди, иди! — Она нерешительно подтолкнула его к машине. Когда он на неё глянул, она сжалась вся, задрожала и побежала к своему подъезду. Уже у дверей оглянулась:

— Я, наверное, не приеду в аэропорт тебя провожать.

Таксисту уже надоело ждать долгие проводы, он выглянул из окна машины:

— Мы едем или как?

Илья, перепрыгнув через лужу, бросился к ней, но она вскрикнула и захлопнула дверь перед его носом.

— Уезжай, я прошу тебя. — Голос ее надорвался и осип от рыдания. — Илюшенька, я прошу тебя! Утро вечера мудренее. До завтра.

Таксист рванул.

Илья откинулся на заднем сиденье и закрыл глаза. Он чувствовал себя так, будто его только что, сейчас, кто-то самым бес совестным образом облапошил, обчистил, обобрал и еще осла вил на весь белый свет. Ему казалось, что таксист блудливо ухмыляется и всё про них с Машей знает.

Самолеты то прилетали, то улетали. Рейс Ильи задерживался. Они сидели за столиком в аэропортовском кафе и, сцепившись руками, молча смотрели друг на друга. Потом Маша, вспомнив, достала свернутый гюйс и развернула его:

— Вот видишь, девчонки расписались, и ребята из нашего «Гамлета» тоже тебе тут понаписали. На память. В общем, это тебе.

Они еще посидели молча. Наконец Илья выдавил:

— Может, еще по кофе?

— Не-а! — почему-то засмеялась она и вдруг резко на несколько секунд закрыла узкими ладошками свое лицо.

Когда она открылась, на глазах были слезы. Она, как бы извиняясь, попыталась снова улыбнуться: мол, чего это я, — так, нервы, но улыбочка получилась горькой.

— Жалко, что всё кончилось… — Она, как ребенок, тяжело вздохнула.

Рядом за столом сидели морячки с гитарой, бренчали. Пели что-то про славный город Владивосток, потом парнишка низким голосом довольно уверенно затянул: «Моряк вразвалочку сошел на берег…»

Объявили рейс Ильи. Маша всхлипнула и вдруг быстро-быстро огорченно затараторила:

— Прости, Илья, но все же я выбираю море… не обижайся… Я просто не хочу, чтобы ты стал, — она наморщила носик, задумавшись на секунду, — ну, как же… вот, вспомнила, вроде, мифической Пенелопы! — она беспечно засмеялась, потом прижалась к нему всем своим трепетным упругим телом и поцеловала его крепко-крепко, как тогда на бочке.

— В синем небе звезды блещут, в синем море волны хлещут… — Илья осторожно взял в свои ладони ее зареванное лицо. — Морячка моя! У нас всё только начинается. Правда?

Она замотала головой:

— Нет! Нет! Ничего не начинается. Ничего. И не говори больше ничего! Давай расстанемся на моменте легкой недосказанности… Как в фильме. — Слезы у нее высохли. — А вообще я думала, ты будешь более настойчив. Но ты молодец. Ты очень хороший. Очень!

Объявили посадку. А они молча смотрели друг другу в глаза и не могли расстаться. Стояли и смотрели друг на друга.

— Ладно, я, как прилечу, позвоню тебе. — Илья, взялся за лямки рюкзачка, он еще пытался улыбаться, но выходило не очень-то и весело, и правдоподобно. Все эти расставания, недомолвки и слезы вызывали у него крайнюю степень огорчения.

Что всё это было? Он все-таки не так представлял себе сцену их расставания. Совсем не так. «Режиссер выискался… Ишь чего захотел: чтобы она валялась в ногах, голосила белугой, просила остаться, — корил он себя. — Да, конечно! Она же умная и цельная и, хоть натуральная блондинка, оказалась гораздо разумнее меня. Поделом тебе!»