Имидж старой девы - Елена Арсеньева

– Отпустите руку, больно, – забилась я. – У вас не пальцы, ажелезные крючья! Что я еще могу вам сказать? Принесли цветы…

– Вы это уже говорили! – рявкнул доктор. – Откуда они?!

– Я не знаю, не знаю… Моршан ищет… – залепетала я. – Моршаннайдет, он ради Мадам землю смешает с небом. Но объясните мне, что произошло?Что не так с этими чудными фиалками?

– О, ничего, – отмахнулся доктор, наконец-то разжимая своистальные пальцы. – Ровно ничего, кроме того, что некий человек опрыскал ихкрепким раствором кайенского перца.

Какое-то мгновение я тупо смотрю на доктора, потом до менядоходит, что он имел в виду.

– Но ведь Мадам не переносит этого запаха! – бормочу я. – Унас на кухне вообще не держат кайенского перца, даже император, обожавшийпряности, отказывался в свое время от этой приправы, потому что от нее у Мадамначинались приступы жестокой астмы!

– Разумеется, – кивает доктор. – Это мне известно не хуже,чем вам. Это известно очень многим людям. Во всех домах, где появляется Мадам,кайенский перец не используют. И тут идет речь не об оплошности. Речь идет опокушении на убийство! О сознательном покушении!

Мы смотрим друг на друга с одинаковым выражением лица.

– Кто, но кто? – бормочу я наконец.

– Русские? – резко спрашивает доктор. – А почему бы и нет?Не секрет, что русское командование недовольно намерением императора Александрапростить Франции военный долг и контрибуцию. Не секрет, что они считают этопреступной слабостью со стороны царя. И приписывают эту слабость влиянию тоговнезапного чувства, которое его императорское величество вдруг началиспытывать… к принцессе Гортензии. А может быть, к мадам Жозефине? Я не разслышал, что ухаживания за дочерью – лишь ширма для прикрытия более глубокойстрасти. Но любовь к бывшей жене своего смертельного врага можетскомпрометировать Александра, вот он и прикидывается, будто увлечен ее дочерью.Однако, если перед русским царем не будут ежедневно сиять прекрасные глазаМадам, помрачая его разум, русские, наверное, смогли бы переубедить его иполучить свое с врага… ведь мы их враги!

– Не может, не может этого быть! – всплескиваю я руками. –Отравить букет – эта хитрость достойна итальянцев, а не русских. У них не стольизощренный ум, они простодушны, прямолинейны, они жестоки, но коварство имнесвойственно. Они подослали бы к Мадам убийцу с кинжалом или пистолетом, они,в конце концов, подкупили бы повара, чтобы подмешать яд в пищу, но отравитьцветы… Кто из них может знать об этом пристрастии Мадам к фиалкам?!

– Не будьте дурой, Жизель! – рявкает доктор. – Об этом знаетвесь Париж! Вся Франция! И не только народ. Об этом знают Бурбоны… Александрведет себя так, словно готов изгнать Людовика XVIII из Франции и вернуть тронЖозефине. Роялисты ошеломлены и возмущены тем, что русский медведь способен дотакой степени потерять голову. Пользуясь своим главенствующим положением средисоюзников, Александр добился, чтобы бывшей жене человека, с которым он велсмертельную битву, и всей семье Богарнэ даровали особые привилегии…

Он не договорил, потому что внезапно открывается дверь ипоявляется Моршан. Вид у нашего красавчика такой, словно его кто-то крепкоударил по голове. Он даже потирает лоб. А может, и правда налетел на косяк?

– Ну что? Узнали хоть что-то? – враз спрашиваем мы сдоктором.

– Почти ничего не удалось выяснить, – бормочет Моршан. –Человек, который принес цветы, исчез. Никто не знает, откуда он, кто такой. Ноон рассказывал охране, что купил эти фиалки по приказу своего господина. Никакне мог их разыскать, ведь уже май… И вдруг увидел старуху, которая торговалафиалками. Купил у нее все цветы, всю корзинку – для Мадам.

– А кто его господин? – снова восклицаем мы в унисон. – Ктоего господин?!

Моршан смотрит то на меня, то на доктора. Чувствуется, чтоон растерян. Но вот по лицу его проходит тень, и я понимаю, что он принялкакое-то решение. Отводит руку ото лба, глаза его становятся спокойными.

– Этого я не знаю, – отвечает он с приветливой,обезоруживающей мягкостью. – И как мог узнать? Ведь человек, принесший цветы,исчез!

Я смотрю на Моршана. Такое ощущение, что нашегопростодушного красавца подменили. Чего-чего, а простодушия в нем не осталось никапли! Я убеждена, что он лжет – откровенно лжет нам в глаза.

Похоже, и доктор думает так же».

Я оглядываюсь – и с трудом соображаю, где нахожусь. Смотрюна часы – Бон Дье, как говорят французы! Без четверти одиннадцать! Черезпятнадцать минут я должна стоять на бульваре Итальянцев у входа на станциюметро «Ришелье-Друо»! А туда еще бежать! А я еще не готова!

Натягиваю пуловер, влезаю в джинсы, которые сегоднянадеваются как по маслу и совсем не жмут. Ну понятно, последние два дня у меняни крошки «Браунисов» во рту не было, зато стрессов – хоть отбавляй. Скоро шмоткиАрины станут мне велики!

Чуть ли не впервые в жизни мысли о близняшке не повергаютменя в состояние жесточайшей депрессии, смешанной с агрессией. Потому что думаюя о ней лишь краешком сознания: остальное поглощено дневником, который япродолжаю лихорадочно просматривать, заглядывая то на первые страницы, то напоследние, дурея от тех открытий, которые делаю на каждом шагу. В руках у меня– бесценнейший исторический документ. С мая 1814 года он пролежал в потайномящике бюро, сделанного Луи Полем Верноном для кабинета бывшей императрицыЖозефины. У кого только не побывало бюро за эти годы, десятилетия – столетия! –пока не застряло в мансарде у Мориса в ожидании того часа, когда украсит собойего отремонтированную квартиру! Чьи только руки не брались за витую ручкуверхнего ящика! Но никому и в голову не могло прийти, что там, в потайномотделении… Открыть этот секрет можно было только случайно. Или… или если кто-тознал о существовании тайника, знал, что там может быть спрятано нечто…

Я не успеваю додумать, потому что некогда! Смертельнонекогда! На часах уже без пяти одиннадцать. Сунув дневник в сумку – надопоказать драгоценную находку Бертрану! – вылетаю из дверей, вызываю лифт, и вотя уже внизу. Выскакиваю из подъезда – и чуть не сталкиваюсь с… Морисом.Елы-палы, как говорит один мой знакомый! Бон Дье… К счастью, этот самый Дье комне сегодня и впрямь добр. Мой бо фрэр даже не замечает переодетую бель сер. Онстоит около неубранной мусорки и с философским видом запихивает под крышкубольшущий прозрачный пакет, полный каких-то бумажных комков. Я-то знаю, что этоза комки! Это Лизкины памперсы, которых за ночь искакивается и исписиваетсяизрядное количество!