Хозяин белых оленей - Константин Валерьевич Куксин

на север, где у самого горизонта синела тонкая полоска Карского моря. Я видел окаменевший аргиш Пэ-Мал Хада, Старухи Края Гор, видел ставших скалами Оленя, Нарту и саму Старуху, молча взирающую на своего вечного спутника, Хозяина Саурея.

Я стоял и не мог налюбоваться открывшейся мне суровой красотой. На востоке таяла в туманной дымке бескрайняя тундра, покрытая синими точками бесчисленных озер, испещренная реками и ручьями, струящимися к великой Оби. Тундра, по которой много дней шли наши аргиши к священной вершине Хозяина Белых Оленей…

Я уже собрался спускаться, как вдруг обнаружил триангулятор — геодезический знак, установленный на вершине. Ржавая металлическая тренога была покорежена ветрами, но по-прежнему упрямо смотрела ввысь. Под триангулятором я увидел вбитый в скалу стальной цилиндр, на котором читались едва заметные цифры.

«Ну вот и ответ на вопрос!» — улыбнулся я про себя, переписал координаты и отметку высоты в блокнот и сделал несколько снимков.

Спускался я по южному склону горы — более сложной, но короткой дорогой. Вскоре я миновал ущелье, где мы расстались с Сергеем, и зашагал к лагерю. Заметив мое приближение, люди бросили работу и собрались возле нашего чума. Я подошел, устало скинул рюкзак и улыбнулся:

— Хозяин Белых Оленей помнит о вас. Все будет хорошо!

Люди загомонили, мужчины пожимали мне руку, женщины улыбались. Лишь Саша грустно вздохнула, посмотрев на меня.

— Кстати, высота горы — ровно 1261 метр, можете больше не спорить! — сказал я Коле.

Мужчины настороженно переглянулись и расступились передо мной, словно перед шаманом.

— Откуда ты знаешь? — взволнованно спросил Виктор. — Тебе это открыл сам…

— Нет-нет, никакой мистики! — я рассмеялся. — На вершине установлен геодезический знак, я переписал оттуда цифры и даже сфотографировал. Вот, смотрите!

Я извлек из рюкзака фотоаппарат и показал сгрудившимся вокруг меня мужикам снимки. Оленеводы потрясенно качали головами, а потом попросили посмотреть фотографии святилища. Я начал показывать и тут заметил, что женщины собрались в кружок и о чем-то оживленно спорят.

— Что случилось? — крикнул я. — Нельзя было фотографировать?

— Нет, можно, наверное! — ответила за всех Марина. — Мы о другом. Думаем, можно ли нам посмотреть эти фото?

Я понял сомнения женщин: обычай строго запрещал им подниматься на Саурей, однако всем было любопытно узнать, как выглядит святилище. Наконец Мария как самая старшая приняла решение:

— Подниматься нельзя, поскольку женский шаг опасность в себе таит. А посмотреть можно!

Меня тут же окружили женщины и с интересом стали рассматривать снимки. Многие были по-настоящему взволнованы — сколько раз они провожали своих братьев, мужей, отцов на эту гору и вот теперь своими глазами видели древнее святилище Хозяина Белых Оленей!

— Спасибо, Костя! — растроганно сказала Мария. — Вот уж не думала, что когда-нибудь Хозяина увижу…

На следующий день Саша последний раз свернула наш спальный полог, последний раз помогла женщинам разобрать ставший родным чум. Я по привычке направился в ёр, чтобы поймать своих ездовых, и замер на полпути — дальше оленеводы уходили без нас, и упряжка была мне больше не нужна. Я развернулся и побрел к своей нарте. Накатившая грусть не давала покоя, я укладывал вещи в рюкзак и думал о том, что опять расстаюсь с людьми, которые стали мне так дороги. Именно эти расставания, а не опасности путешествий, непривычный ритм жизни или соблюдение чужих обычаев, были самым тяжелым в профессии этнографа. Так бывает после каждой экспедиции: люди, среди которых мы живем, чью культуру изучаем, становятся нам близкими и родными. И когда мы покидаем их, щемящее, острое чувство разлуки — разлуки, может быть, навсегда — словно ножом режет сердце, оставляя глубокие шрамы. Но мы не можем ничего изменить. Мы уходим в свой мир — в мир, где тоже остались любимые люди, которые ждут нашего возвращения. Проходит время, каждый прожитый день разбавляет делами и заботами горечь разлуки, и шрамы на сердце уже не болят — боль превращается в светлую грусть воспоминаний…

Оленеводы привычно выводили из ёра оленей, запрягали в нарты, проверяли цепи на упряжках. Все было как всегда, но я почувствовал, что жители стойбища тоже расстроены предстоящей разлукой. Не было привычных веселых шуток, все работали молча, словно это могло смягчить боль расставания. Наконец аргиши были готовы идти дальше.

— Ну, давай прощаться? — Коля первым подошел ко мне и крепко пожал руку. — Надоест в Москве — приезжай, в бригаду тебя всегда возьму!

Я крепко обнял Сергея, поцеловал Марию.

— Гавриле привет огромный! Может, зимой приеду в гости! — улыбнулся я.

— Приезжай, приезжай! — утирая слезы, сказала ненка. — Только ты уже не гость, ты уже один из нас, не забывай об этом! Наш чум — теперь и твой чум…

Женщины обнимали заплаканную Сашу, мужчины пожимали мне руки, хлопали по плечам. Но вот Коля привычно свистнул, и аргиши, вытянувшись друг за другом, стали медленно съезжать со склона холма. Мы махали руками, пока последняя нарта не скрылась из виду, потом влезли в лямки рюкзаков и пошли по направлению к перевалу. Тропы не было, приходилось карабкаться по камням, но это однообразное, утомительное восхождение вытесняло, выдавливало из сердца боль расставания…

С перевального седла открывался фантастический вид на длинное, словно фиорд, Щучье озеро, окруженное высокими скалами. Саша стояла рядом, не сводя глаз с открывшейся нам красоты. Я взял девушку за руку, и мы, не произнеся ни слова, обернулись. По едва заметной желтой ленте ворги шли караваны нарт, казавшиеся отсюда, с перевала, маленькими черными точками.

Мы стояли взявшись за руки, не сдерживая слез, совершенно одни в этом бескрайнем, холодном, каменно-снежном мире, и смотрели, как уходят на север, навстречу полуночному солнцу аргиши оленеводов…

Эпилог

После событий, описанных в этой книге, прошло несколько лет. Саша Терёхина, окончив университет, поступила в аспирантуру. Молодую учительницу глубоко взволновала проблема образования коренных народов Севера, и сейчас Саша активно работает над проектом создания кочевых школ. При столичном Музее образования нами была открыта экспозиция «Кочевая школа» — мы установили во дворе музея ненецкий чум и теплую армейскую палатку, в которой разместилась своего рода модель класса для детей оленеводов. В нем проходят занятия для московских школьников — чтобы дети могли почувствовать, как достаются знания их сверстникам из тундры. По образцу этой школы-музея вскоре, возможно, будут созданы и первые кочевые школы на Ямале.

Книга Евдокии Серасховой «Ханты нын эвие» была издана в Москве — Майя нарисовала трогательные картинки о жизни тундры, а деньги на издание дал мой друг, Эдуард Резник, с которым мы вместе путешествовали по Монголии. Тираж книги был бесплатно размещен в библиотеках нескольких интернатов,