Лев пробуждается - Роберт Лоу

Киркпатрик заворчал, но Брюс издал смешок — безрадостный, как волчий вой, так что оба других уставились на него.

— Не я им нужен, — проговорил он, чуть подавшись вперед, когда Хэл недоумевающе приподнял брови. — Они залучили не того сэра Генри Сьентклера, — провозгласил Каррик и отослал Киркпатрика за лошадьми.

А на душу Хэла черным вороном опустился студеный туман, и в голове набатным колоколом звенело лишь одно имя.

Мализ Белльжамб.

Берик

Праздник Святой Оппортуны, Матери всех монахинь, апрель 1298 года

Они залучили не того Генри Сьентклера. Мализ разрубил бы ничтожного продавца индульгенций надвое, кабы не думал, что вонючий кусок дерьма может еще пригодиться. Теперь же ему и нанятым головорезам приходится ютиться в лечебнице для прокаженных, удерживая в заложниках монахов, и без того уже напуганных гибелью двоих сопровождающих сэра Генри. Чтобы легче было охранять, пленника поместили в тот же покой, что и задыхающегося савояра, ухаживающего за ним священника и его ошарашенного дядю.

— Это идиотизм! — пропыхтел Генри Сьентклер, когда уразумел, что к чему. — Вы навлечете на себя гнев юного Брюса, не говоря уж о Фитцварине. Мощи Христовы, человеци, коли вы меня не отпустите, за вами придут и английские, и шотландские государи. Ваши головы уже на кольях, хоть вы того еще не разумеете.

Впившийся зубами в собственные костяшки Мализ вполне этому верил: Рыжий Комин, коему граф Бьюкенский вверил эту миссию, отрядил Мализа в Берик разыскать некоего Роберта де Маленфонта и вручить сказанному выкуп за графиню Изабеллу. Сам он это сделать не осмелился из страха попасть в плен к англичанам, будучи государем Баденохским во всем, кроме имени, но лишь презрительно вздернул губу, когда Мализ выразил ту же озабоченность.

— Ты для них значения не имеешь, — заявил он с непререкаемой уверенностью. — Возьми грамоту храмовников, вручи ее Маленфонту, забирай графиню и возвращайся ко мне. С такой задачей справится даже дрессированный мастиф.

Мализ вспомнил презрительную ухмылку Рыжего Комина, размазанную по его веснушчатому рыжебородому лицу. Подобно всем Коминам, он невысок ростом, с туловищем, как бочка, и огненно-рыжими волосами, которые со временем станут, как у его кровника графа Бьюкенского, соломенно-желтыми. И подобно всем Коминам, мнит о себе невесть что.

Граф — другая проблема, угрюмо размышлял Мализ. Без ведома Рыжего Комина, который дожидался уже некоторое время и вышел бы из себя, если б пришлось ждать еще дольше, граф приватно дал Мализу дальнейшие инструкции касательно государя Хердманстонского, сопровождавшего графиню по всей Шотландии, доколе не потерял ее в Стерлинге.

— Сие, конечно, немыслимо, — вкрадчиво заявил граф, — но даже слухи о порочном союзе губительны для чести Бьюкенов. И без того скверно, что ее связывают с юным Брюсом, но чтобы с ничтожным gentilhomme без роду-племени? Графиню надлежит вернуть и заставить осознать свои ошибки. Важно, дабы и государь Хердманстонский осознал свои. Насильно. И дабы юный Брюс, каковой явственно покровительствует сему государю Хердманстонскому, получил недвусмысленное послание.

Берик якобы находится под властью англичан, но те забились в замок, и городок живет своей жизнью почти без помех, couvre-feu[69] и даже закона. Мализ дошел до него по следу савояра, уповая наконец-то подвергнуть дурачка резчика допросу с пристрастием, — да застал того более хворым, нежели само Моровое Поветрие верхом на Чуме. Идея устроить с его помощью западню для Хэла Хердманстонского была слишком уж хороша, чтобы упустить… кабы идиот с индульгенциями был способен отличить одного Генри Сьентклера от другого.

На сиденье напротив скользнул субъект, одаривший его бурозубой улыбкой. Лампрехт. Мализ посмотрел на коротышку со смесью благоговения и недовольства, не ведая, вправду ли тот владеет могущественными христианскими реликвиями, и недолюбливая за то, что тот оставляет за собой след, как улитка.

— Мой спелость, моя мышка, — прошепелявил Лампрехт, наивно веривший, что именно так принято при дворе во Франции. — Я свою сделку выполнил. D’argent, подлинно. Bezzef d’argent, tu donnara[70].

Воистину промысел Божий, думал Мализ, привел на его сторону Лампрехта — человека, которого он использовал по мелочи раз или два прежде. Тогда Белльжамб считал его полезным, но теперь смотрел на продавца индульгенций с недовольством, видя, как тот мог быть раньше хорош собой, однако годы, затеявшие друг с другом чехарду, уродливой грудой шлепались на его физиономию, одутловатую и исчерченную венозными жилками. Некогда у него были длинные чистые волосы, но слишком жидкие, чтобы удержаться, и теперь скальп украшало лишь несколько сальных кудряшек, которые он прикрывал, когда не накручивал на пальцы, мягкой широкополой шляпой, украшенной раковиной паломника.

— Знаю, чего тебе надобно, — угрюмо бросил Мализ, — но ты далек от того, как никогда. Сэр Генри Сьентклер Хердманстонский, сказал я. Ты же привел ко мне сэра Генри Сьентклера РОСЛИНСКОГО.

Ответная улыбка Лампрехта даже не коснулась его глаз.

— Non andar bonu, — начал он, а потом усердно перетолковал это на английский с сильным акцентом: — Это не идет хорошо. Это не моя вина. Генри Сьентклер ты просишь. Генри Сьентклер ты получаешь. Пожалуйста, плати мне, как уговорено.

Ответный слабительный взор поведал ему, что своих денег он не получит. Не его вина, сердито подумал Лампрехт про себя, что его отправили доставить сказанного человека из места, где всех, похоже, кличут одинаково. А теперь этот человек с рожей, как задница, получившая добрый пинок, супится на него и отказывается платить; и уже не в первый раз Лампрехт пожалел, что вообще повстречал Мализа Белльжамба.

Впрочем, ему ли привыкать к помыканию; похоже, всякий считает себя вправе дурачить, водить за нос или плевать на ему подобных, несмотря на его знак паломника. Уж, казалось бы, люди должны почитать обладателя раковины, говорящей о странствии до самой Святой Земли, и, честно говоря, большинство людей и почитает. А вот те, у кого есть деньги и толика власти, вечно считают его лжецом, не видевшим Святой Земли даже издали, а знак свой попросту укравшим.

Сущий поклеп, мысленно возмутился Лампрехт. Знак он честно выторговал за зуб Змея Эдемского, не за что-нибудь, — лишь малость выщербленный, но чудный образчик. Следует признать, не такой чудесный, как имевшиеся у него три других, но все равно справедливая цена за раковину паломника. И хотя в самой Святой Земле он и не был, зато добрался до самой Сицилии — где идолопоклонники сильны по сей день — и до Леона в Испании, а оттуда до язычников-мавров и вовсе рукой подать.

— Dio grande, — с усталой горечью возгласил он Мализу. — Бог велик. Я выполняю мою задачу, и это мое вознаграждение. A esas palabras respondieron los ignorantos con decirle infinitas injurias como ellos acostumbran, llamândole perro, cane, judto, cornudo, y otros semejantes…