Марсиане - Ким Стэнли Робинсон

Вся эта кратерная культура возникла сама собой, когда, так сказать, «язык шаблонов» [68] ландшафта слился с зарождающейся кооперативной культурой и потребностями людей в регионе. Конечно, кое-что было и спланировано. Люди приезжали к незанятому кратеру (одному из перечня, составленного Природоохранным судом, куда их было включено около двадцати тысяч только в южных горах) с соответствующими разрешениями и программами, затем принимались за работу, и на первые лет десять основной экономической деятельностью городка становилось его строительство. Зачастую им занимались люди, которые знали, чего хотят сами; иногда – при участии тех, кто держал в руках помятые копии «Языка шаблонов» и еще каких-то пособий или искали в Сети что-то, что могло им понравиться. Но довольно скоро в каждом кратере уже проживали люди, которые не были подконтрольны первоначальной группе, и тогда начиналась произвольная самоорганизация группы – процесс, проходящий чрезвычайно успешно в социально здоровых группах.

Кратер Джонса был одним из крупных – пятьдесят километров в диаметре, а город на его ободе являл собой прекрасное скопление прозрачных грибообразных зданий, водных резервуаров и каменных небоскребов, тянущихся во все стороны света. Большинство наших фермеров иногда работали в верхнем городе, поэтому двадцать семей, занятых в различных агропроектах, решили попробовать вместе переехать вниз по склону, устроить там усадьбу и сделать ее частью агромаршрута. Для этого мы попросили местный природоохранный суд сдать в аренду незанятую территорию на хребте, примерно в сорока километрах от края по юго-юго-западному склону. Когда мы получили право на пользование землей, сразу переехали туда и первую зиму жили в шатрах. У нас не было, по сути, ничего, кроме этих больших прозрачных шатров из более ранних времен, в которых было очень приятно находиться и откуда был виден весь окружающий мир. И хотя нам многого недоставало, зима выдалась такой мягкой, что мы решили построить себе постоянные дисковые дома, которые позволили нам «жить снаружи, живя внутри».

Такие дома основывались на дизайне выходца из Миннесоты Пола Саттельмейера. Простые, функциональные, открытые, несложные в строительстве. Мы заказали передвижную форму и, развернув ее, вбили команды и наблюдали, как она крутится, будто на гончарном круге. Так появился круглый пол и чуть меньшего диаметра крыша, затем прямые внутренние перегородки. Крыша опиралась на двойную «М» из этих перегородок, сосредоточенных только на одной половине круга, тогда как вторая была отведена под гостиную в виде просторной полукруглой веранды, над которой крыша висела без опор. В другую половину дома от центральной перегородки отходило несколько коротких стенок, деливших ее полукруг на три спальни, две ванные и кухню. Из гостиной открывался далекий вид вниз по склону на юго-запад, а вся внешняя круглая «стена» с той стороны представляла собой прозрачную шатровую ткань, которую можно было поднять, – и чаще всего мы так и делали, позволяя обдувать себя свежему ветру, и закрывались, только когда было холодно или шел дождь. То же и со спальнями с противоположной стороны – разве что ткани были белыми, цветными или поляризованными, чтобы не пропускать свет. Но и их мы обычно поднимали.

Мы достали частей на шестнадцать таких дисковых домов, а потом их собрали. Если делать это вручную, получается дешевле, но мы все равно задолжали кооперативу нашего города по самые уши. Сбор дисковых домов в основном был делом простым, а потому приносил колоссальное удовольствие. Некоторые части становились на место как влитые: например, туалеты, ванны и плиточные полы были биокерамическими и поэтому подходили идеально и смотрелись прекрасно.

Задолго до того, как начать строить дома, мы перенесли почву и высадили сады и виноградники. Мы выращивали столько, сколько могли, на наших огородах вокруг шатров, но главными нашими товарными культурами, нашим вкладом в экономику Джонса были миндаль и виноград – и тому и другому идеально подходили условия нашей стороны склона. Вино из здешнего винограда имело некоторый вулканический привкус, отдававший чуть ли не серой; мне оно не нравилось, хотя и было терпимым, зато было, к чему стремиться. А вот миндаль был отличный. Мы подготовили почву и засадили триста гектаров миндалем и пятьсот – виноградом. Посевную площадь занимали широкие террасы, восходящие к краю кратера, прерываемые прудами и болотами, которые расширялись по мере приближения к подножию. Из-за этого казалось, будто нашу ферму, располагавшуюся над садами, накрывало гигантское пестрое одеяло. Это было нашим шедевром, и мы обожали свое дело. Я представлял, будто мы – кибуц [69] в первом поколении. Около двадцати семейных пар, из которых четыре – однополые, одиннадцать одиноких взрослых, детей – сначала тридцать с чем-то, позже – пятьдесят три ребенка. Перемещались мы с помощью кремальеры – вверх к кратеру или вбок к другим фермам подножия, – чтобы общаться и смотреть, что делают другие в своих поселениях. Там все тоже были людьми искусства.

Я активно занимался всей нашей энологией [70], и в результате у нас получилось добротное fumé blanc, однако моя работа довольно удивительным образом перенеслась в миндальные сады. Случилось это потому, что у нас возникли проблемы с сытью [71]. Мы и раньше находили осоку, заползающую на наши виноградники из болот, но я просто вырывал ее. Поэтому, когда оказались заражены и миндальные сады, меня позвали, чтобы избавиться от нее таким же образом. Но в этот раз было уже не так просто. Сыть была одним из немногих растений, которые я бы никогда не пустил на Марс, но она была полезна для влажных песков, поэтому ее засеяли, чтобы она помогла создать луга. Это древнее растение, эволюционировавшее, наверное, еще при динозаврах, поэтому оно стало очень выносливым и не давало себя искоренить слишком просто. Я даже пришел к мнению, что попытки искоренения оно воспринимало как благоприятную стимуляцию или массаж. И узнать это мне пришлось на горьком опыте.

Не могу вам сказать, сколько дней я провел в садах, выдирая эту сыть. Мы решили, что наш сад должен быть органическим, без химических пестицидов, поэтому нам оставался либо биологический контроль, лишь борьба врукопашную. Я пробовал то и другое – то есть принимал, так сказать, комплексные меры. Но, как их ни назови, толку получалось мало. Многие часы я просиживал на южной окраине участка молодых миндальных деревьев, который на самом деле больше был похож на неровную лужайку, заросшую сиреневой сытью. Cyperus rotundus [72]. Будь она желтой, в моей группе сразу объявились бы люди, которые стали бы ее собирать и есть орехи. Но сиреневые орехи представляли собой бурые продолговатые трубкообразные образования, белые внутри и ужасно горькие на вкус. Они находились под землей на глубине около полуметра и были соединены со стеблями травы тонкими и ломкими приростками, а друг с другом – подземными корневищами, которые так же легко разрывались, но оставляли орехи в земле. Сначала я думал, что побеждаю, когда разрыхлил почву и выбрал из нее орехи. Это была медленная, но приятная работа – сидеть на солнце среди грязи и пачкаться, проверяя комья земли. Собранные в пучки травинки я выдирал и компостировал. Орехи размалывал и суеверно бросал в варочный аппарат. Но, учитывая, что случилось позже, это было неправильно.