Марсиане - Ким Стэнли Робинсон

Я тщательно просеял почву по всему участку до полуметровой глубины – но следующей весной ровно на том же участке появилась густо заросшая поляна молодой сыти. Я не мог поверить своим глазам. Тогда-то я занялся вопросом всерьез, разузнал о Группе по борьбе с осокой, в которой мне подсказали, что фрагменты корневищ даже длиной в пятьсот нанометров могут за сезон регенерировать все растение целиком.

Мне нужен был другой метод. Примерно в то же время мне пришлось сделать перерыв, чтобы перегруппироваться, так как наша ферма начала активно участвовать в работе Речной лиги, для чего мы два осенних месяца как кочующие фермеры стали переезжать с фермы на ферму, собирая урожай. И пока нас не было, другие группы посещали нашу ферму, а Элке и Рейчел оставались присматривать за их работой.

Во многих районах кратера я видел сыть и обменивался рассказами и теориями с теми, кто также пытался ее извести. Общаться с ними было полезно. Я заметил, что многие боролись с сытью весьма фанатично, но мало в этом преуспевали, что я счел дурным знаком. Но второго ноября я вернулся и попробовал выращивать покровные культуры – по совету одного человека, который назвал это долговременным проектом, заставив меня думать, что все это не так уж страшно. Так я стал выращивать клевер осенью и зимой, а весной и летом – вигну. Причем особенно густо – над самой сытью, в результате чего она, бывало, не прорастала по нескольку лет. Но, если я опаздывал посадить новую покровную культуру хоть на неделю, сквозь прежнюю уже пробивались маленькие зеленые пагоды и мне приходилось начинать все сначала. Один раз, когда у меня погибла вигна, я устроил на этом участке солнечное облучение с помощью прозрачных пластиковых листов, доведя температуру почти до точки кипения. По некоторым машинным подсчетам, это должно было убить все живое вплоть до глубины в двадцать сантиметров. Хотя растения на поверхности к концу лета действительно хорошенько поджарились, но, когда я убрал пластик, оказалось, что зеленый ковер остался на месте.

Следующие четыре года я возделывал и сушил почву. Но затем кто-то из гостей фермы предложил новый химический пестицид, который хорошо себя проявил у намибийцев к северу от нас.

Это предложение вызвало споры. Одни ратовали за продолжение различных тактик органической борьбы, пусть они и были бесплодными. Другие считали, что так мы проигрываем и превращаем свою территорию в осоковое болото. Но, поскольку осока распространяется с помощью семян не хуже, чем с помощью корневищ под землей, ветер разносил их от нашей миндальной поляны – а он дул отсюда во все стороны, – и оставлять это как есть было неприемлемо. Тем временем за восемь лет борьбы поляна стала лишь более плодородной. Теперь здесь уже можно было хоть играть в крокет.

В общем, большинство нашей группы уговорило меньшинство один-единственный раз нарушить наш органический принцип и применить некий метил 5– {[(4,6 диметокси‑2-пиримидинил) амино] карбион-ламино-сульфонил}-3-хлоро‑1-метил‑1-H-пиразол‑4-карбоксилат. Чтобы сделать это, мы устроили что-то наподобие балийской танцевальной церемонии: те, кто был против этой затеи, переоделись демонами и кляли нас, а мы разбрызгали пестицид и ушли в долгую трудовую отлучку. Мы собирали виноград в приречных виноградниках, строили каменные террасы, видели участки Хер-Дешер-Валлис, Ниргал-Валлис, Аксбой-Валлис, Клота-Валлис, Руда-Валлис, Арда-Валлис, Лейдон-Валлис, Олтис-Валлис, Химера-Валлис и Самара-Валлис. Все это были речные каньоны, соседствующие с Джонсом на юго-западе. И они были прекрасны – как Четыре угла в Северной Америке, хотя наши соседи уверяли, что они также напоминали Центральную Намибию. Как бы то ни было, вернувшись домой, мы смотрели на юго-запад и думали об этих прекрасных каньонах, которые мы уже не видели, но они по-прежнему стояли перед нашим мысленным взором. А сыти уже не было. Не то чтобы совсем – но та, что мы опрыскали, погибла. И новые побеги уже не могли регенерировать, потому что орехов больше не было.

Мы устроили новый напочвенный покров под цветущими миндальными деревьями, и жизнь продолжилась – ферма плодоносила все больше и больше. Конечно, многое изменилось: Элке и Рейчел уехали в Берроуз, затем Мэтью и Ян последовали их примеру – отчасти из-за того, что ферма перестала быть органической, и мне стало от этого немного грустно. Но другие, кто уезжали, заверяли меня, что применение пестицидов не повлияло на их решение, – и я поражался, когда слышал о тех вещах, которые повлияли. Наверное, я слишком забывчив, и вообще, судя по тому, что они рассказывали, оказалось, что никто, кроме меня, не придавал проблеме сыти такой большой важности. То, что я считал серьезным кризисом всей инвазивной биологии, они считали бытовой проблемой, столь же хлопотной, сколь и многие другие, но еще в большей степени – моим личным бзиком.

Конечно, по сравнению с наступившей позднее переменой климата это было, пожалуй, верной оценкой. Но тогда проблема избавления от сыти для меня имела значение. Или же доставляла мне радость – неважно. Вообще это были годы, когда все имело значение. У нас были только мы сами. И мы были сами по себе, мы выращивали себе еду, мастерили инструменты и даже шили одежду, успевая при этом растить детей. Мы все росли. В такое время имеет значение, можешь ты заниматься своим земледелием или нет.

Потом многое изменилось: дети пошли в школу, некоторые из нас уехали, все уже по-другому ощущалось. Так всегда происходит. Конечно, это и сейчас красивое место, где можно жить, но ощущение тех лет трудно вернуть, особенно после того, как наступили холода и разъехались дети. Сейчас мне кажется, что этот кибуц был важен лишь для определенного времени – периода в жизни поселения, раннего периода, когда он казался нам столько же приключением, сколько домом. Позднее приходится осмысливать это заново – как другой опыт, как свои родные стены, как целую форму жизни. Но я вспоминаю, как у нас проходила первая крупная вечеринка: мы пригласили соседей и накормили всех тем, что могли на тот момент у себя вырастить. Это было приятное ощущение. Это было приятное место.

Питер Клейборн много лет занимался гидрологией. Этот кооператив назывался «Перераспределение нойского водоносного слоя», сокращенно ПНВС. Он вступил туда, потому что хотел работать экологом и потому что был тогда с женщиной, состоявшей в этом кооператива с юных лет. Ее превосходство над ним послужило одним из обстоятельств, вызвавших впоследствии проблемы в их отношениях, хотя это скорее был всего лишь симптом, а не сама причина. Ее превосходство в кооперативе создавало для нее типичные преимущества, но интересы каждого в организации были примерно равными. Потенциальные члены избирались по приглашению отборочных комитетов, а иногда, если число участников было достаточным, приходилось сначала оказываться в списке ожидания. Питер ждал четыре года отставок, уходов на пенсию и смертельных несчастных случаев, пока ему не нашлось место. После этого его приняли, и он, как и все остальные, стал работать по двадцать часов в неделю, голосовать по всем вопросам о членстве, получать свою долю дохода и страховых выплат. Ставки оплаты труда в кооперативе охватывали весь допустимый диапазон и зависели от количества отработанных часов, эффективности и выслуги лет. Он начал, как все, – с максимума в двадцать шесть процентов, и это вполне его удовлетворяло. В некоторые годы он опускался до минимального вознаграждения, и такой оплаты хватало, чтобы обеспечить себя и в период работы, и в отпуск, который длился по шесть месяцев каждый М-год. Это была достойная жизнь.