Записки у изголовья. Книга 2 - Тан Ци

В тусклом свете свечи на сложенной бумаге смутно виднелись черные столбцы. Аланьжэ развернула лист перед собой и пробежалась глазами по написанным твердым уверенным почерком словам. Чем дальше она читала, тем больше бледнело в слабых отблесках свечи ее лицо. Спустя долгое время она подняла взгляд на мать. За исключением легкой бледности и дрожащего мизинца, она оставалась спокойной. Принцесса даже смогла изогнуть губы в улыбке и сказать:

– Господин Шэнь Е потрудился написать прошение по всем правилам. Совсем не похоже на его непринужденную манеру излагать мысли с небрежным изяществом, лишь подчеркивающим величие его литературного дарования.

Во взгляде госпожи Цинхуа мелькнула почти жалость. После долгой паузы она спросила:

– Сносно тебе здесь живется?

Аланьжэ склонила голову, словно размышляя. Спустя время она тихо рассмеялась и невпопад ответила:

– Отец был решительным, всегда сам определял свою жизнь, но кто бы мог подумать, что он проиграет слову «любовь». Он, наверное, даже не предполагал, что матушка до сих пор не забыла отца Цзюйно. Цзюйно, разумеется, была ему бельмом на глазу. Изгнав ее тогда и погубив ее будущее, он лишь гнался за собственным удовлетворением, даже не подозревая, что это его решение станет причиной «смерти от болезни». Но, матушка, вы годами терпели, скрывая чувства и мысли, и теперь, преуспев, естественно, не желаете останавливаться на достигнутом. В конце концов, вы хотите возвести на трон Цзюйно, чтобы вернуть то, что отец отобрал у ее родного отца. Я права?

Аланьжэ посмотрела на пламя свечи, стоявшей у ее руки, и продолжила:

– Наследный принц, я и еще Чанди – мы все преграждаем путь Цзюйно. Наследный принц вам не сын, разумеется, вы его не пощадите. У Чанди в голове пустота, у нее не осталось ничего, кроме гордыни. Пожалуй, достаточно свести ее с ума, и клан никогда не позволит сумасшедшей занять трон. Но если с ума сойдут сразу две принцессы, которые должны унаследовать трон, пойдут слухи, это вызовет вопросы. Поэтому одна принцесса должна умереть. Матушка защищает Чанди, так что умереть придется мне.

Аланьжэ выдавила улыбку.

– Не думала, матушка, что дойдете до такого. Ваш расчет не оставил мне и шанса.

В тюрьме воцарилась гробовая тишина. Аланьжэ отложила прошение в сторону, развернула чистый лист бумаги и снова взялась за кисть. Капля туши упала на бумагу и расплылась. Аланьжэ тихо произнесла:

– Матушка спросила, сносно ли мне здесь живется. Я вынесла даже те испытания, на которые вы обрекли меня, бросив к змеям. Бросив меня на этот раз в темницу, вы хотя бы вспомнили о моей любви к каллиграфии и в качестве исключения предоставили мне письменные принадлежности, чтобы я смогла скоротать здесь время. Что уж тут невыносимого?

Госпожа Цинхуа долго молчала, прежде чем сказать:

– Ты должна знать, что я сделала это не в одиночку.

Кисть в руке Аланьжэ дрожала, когда на бумаге появилась фраза:

Жизнь – мираж, форм вечный счет,

Суждено – придет.

Она выписала все слова хорошим почерком, и только в конце ее рука дрогнула, сбив ритм, отчего последнее слово получилось не таким изящным.

Но она по-прежнему упорно сжимала кисть.

Взгляд госпожи Цинхуа остановился на ее каллиграфии. Она спокойно сказала:

– Шэнь Е с рождения занимал высокое положение, даже повелитель его опасался. Еще ребенком он предпочитал жить своим умом. Пусть даже, спасая Цзюйно, он сам разрушил свое будущее, разве мог лучший стратег в мире перестать строить замыслы? Изначально он собирался воспользоваться ссылкой, чтобы все хорошенько обдумать и взвесить, но ты забрала его себе, как игрушку. Ты знала, что для него это было неприемлемо?

Госпожа Цинхуа скользнула по дочери взглядом и продолжила:

– Ты только что вздыхала о том, что твой отец придавал слишком большое значение отношениям и в итоге проиграл слову «любовь». Твой отец был жесток и вероломен. Я бы предпочла умереть, но он привязал меня к себе, лишив всякого выбора. Но ты?.. Хоть ты и умна, до коварства отца тебе далеко. Шэнь Е всего лишь развлекся с тобой, заставив поверить в настоящую любовь. Это он довел тебя до такого состояния. Разве ты в итоге не проиграла слову «любовь»?

Редкие отблески свечи рассыпались по разложенному на столе прошению. Когда-то этим почерком на таком же простом белом листе он писал Аланьжэ, что нашел во дворе ее выдержанные вина, и спрашивал, готовила ли она вино тем способом, который он описал в письме. Теперь все тем же почерком, все в той же скупой манере он писал совершеннейшую чушь: «Сянли Аланьжэ убила отца-правителя, сердце ее отравлено злобой, даже тиграм и волкам неведома такая жестокость. Ее преступление очевидно, даже шакалы и леопарды…»

После написанных на сюаньчэнской бумаге[47] строк «Суждено – придет» Аланьжэ добавила:

И печаль, и страх в свой час

Вмиг отпустят нас.

Она привыкла утешать себя этими стихами, сталкиваясь с невыносимой болью.

На бумагу легли последние уверенные штрихи. Аланьжэ отняла кисть, заканчивая черту, и негромко спросила:

– Матушка сказала «развлекся». Что она имела в виду?

В глазах госпожи Цинхуа еще отчетливее проступила жалость.

– Он попросил твоего властвующего брата даровать ему брак.

Аланьжэ медленно подняла голову.

Госпожа Цинхуа продолжала:

– Она не дочь знатной семьи, к счастью, она добродетельна и чиста. Она преподает в школе властвующей семьи. Слышала, ты выдвинула ее на должность. Ее имя состоит из одного знака: Тянь, «безмятежность». Вэнь Тянь, даже имя говорит о спокойном благородстве характера.

Аланьжэ закрыла глаза. Спустя время она заговорила:

– Я немного устала. Прошу, матушка, оставьте меня.

Госпожа Цинхуа повернулась, сделала два шага. Затем вновь оглянулась и сказала:

– Этим утром по твоему делу вынесли приговор, казнь состоится через три дня. В полдень Шэнь Е прислал прошение, предложив повелителю передать право свершить казнь храму-дворцу. Нет сомнений, тебя передадут храму-дворцу. Все же там выбор орудий казни намного больше, чем в подземных тюрьмах ведомства наказаний. Я знаю, что, даже умирая, ты не захочешь терпеть унижение. Если это ты вынести не сможешь, воспользуйся лекарством в пузырьке и сама со всем покончи. Это последняя капля сострадания, которое я, твоя мать, могу к тебе проявить.

Как только фигура госпожи Цинхуа исчезла за пределами тусклого мерцания масляной свечи, Аланьжэ вдруг задрожала всем телом и выплюнула полный рот крови, запятнавшей алым белый лист с чернильными столбцами прошения, лежащего на столе. Маленькие язычки пламени в масляной лампе беспокойно затрепетали и наконец погасли.

Фигура госпожи