Роман без героя - Александр Дмитриевич Балашов

мои документы еще не подписанные лежат. Я-то думал, что они давно в облздраве, а они у Михайлы пылятся. Спрашиваю: «Чем обязан, Михал Михалыч?». А он снял очки, смотрит удивленно на меня, как баран на новые ворота, и спрашивает: «А вы, случайно, не еврей?» – «Нет, – отвечаю. – К сожалению, не еврей. Но, как вы верно заметили, совершенно случайно».

Пашка засмеялся и потянулся за бутылкой.

Сейчас иду по площади, смотрю какой-то старик к памятнику Карагодиным живые цветы кладет. Очки надел и читает мемориальную надпись… И платочком слезу промокает. Знал бы он, что в одной из могил собачьи кости лежат…

Пашка вздохнул:

– А так прочитал золотые слова на позеленевшей бронзе, всплакнул – и пёс в могиле перевернулся.

– И никто не забыт, и ничто не забыто… Он-то про собаку не знает. Верит, что там истинные герои покоятся, – тоже вздохнула моя жена. – И хорошо, что не знает. И хорошо, что верит. Отними у него эту веру – и рухнет человек, на ней только и держится.

Паша снисходительно улыбался, слушая Моргушу.

– А знаете, братцы, чтобы я на могильном камне на могиле нашего главврача написал?

– Понятия не имеем, – ответил я за двоих.

– Эх, вы, литераторы, лишенные права на профессию!.. Я бы долотом выбил: «Под камнем сим, разинув хайло, лежит Онищенко Михайло». Простенько и со вкусом. Люди бы подходили, улыбались и покойнику было бы тоже хорошо.

– Главное – правдиво. Ни одного слова неправды, – сказал я.

Пашка предложил обед перенести на завтрак. Мол, что-то он проголодался, последний раз в прошлом году ел. Моргуша тут же запрягла нас помогать накрывать на стол. Мы бегали к холодильнику и от него с тарелками и кастрюльками.

– Это я, каюсь, вырезал бритвой остальные странички…

– О чем они были?

– Я тебе уже сказал.

– Так дай почитать.

– Нет.

– Почему? – спросила Моргуша, – если там нет «ничего такого» по нынешним временам?

– А это мой секрет…

– Да врет он все про секрет, – сказал я, проходя мимо Пашки с холодцом..

– Нет, – серьезно ответил Павел. – Не вру. По этим запискам можно было вычислить местожительство Григория Петровича.

– А, думаешь, Черт жив и сейчас?

Шулер лукаво мне подмигнул:

– Думаю, да. Потому-то Степан так настойчиво требует передать ему эту часть отцовского дневника.

– А у меня требует мою часть, – сказал я.

– Так отдайте, дураки! – воскликнула Моргуша. – Тогда тебя, Иосиф, может, назад, в газету возьмут, хотя бы журналистом.

– Журналист – это профессия, – сказал я. – Писатель – это судьба.

Но Маруся не слушала меня.

– …А тебе, Паша, подпишут все бумаги на заслуженного рвача. И овцы целы, и волки сыты. И цена за радость – плевая.

Паша перестал возиться с сервировкой стола, подошел к окну, стал курить в открытую форточку.

– Радость со слезами на глазах… – вздохнул он.

Я достал свою пачку сигарет и присоединился к другу.

– А, может быть, его великий учитель Гельгард был прав, что та болезнь – заразная, и Фока Лукич, близко общаясь с отцом и сыном, заразился «синдромом Карагодина»? Я ведь догадываюсь, о чем он в последней части «Записок мёртвого пса» написал.

Павел усмехнулся:

– Чушь собачья… Это я тебе как дипломированный врач говорю.

Я положил ему руку на плечо.

– Ну, вот и хорошо… Вот и забрезжил свет в конце туннеля. Ради даже одного светлого пятнышка и жить, и писать стоит.

Он деликатно снял мою руку с плеча, без приглашения сел за стол и наколол на вилку огурец.

– Ну, вот, – улыбнулся он светло и радостно. – Наконец-то слышу слова не мальчика, но мужа.

Глава 46

ЗАПИСКА ПОСЛАННИКА НИЖНЕГО МИРА

От лица Иосифа Захарова

Наши дни

Степан Петрович, как я и предполагал, даже в «большие новогодние каникулы» был на работе.

Принял сдержанно, но в аудиенции не отказал.

– Всё пишешь? – спросил он вместо «здравствуй».

– Уже написал… – ответил я.

– Ну-ну, пришел клянчить спонсорских на издание?

– Упаси, Господь…

Глава, щелкнув модными подтяжками по накаченным мышцам, откинулся на спинку кресса, медленно закурил дорогую сигарету из элитного сигарного табака.

– Ну-ну, значит, свою часть сумасшедшего доктора принес…

Он глазами показал на бумагу, лежавшие перед ним.

– Видишь, подписываю ходатайство твоему другу. Представляем его на звание заслуженного врача.

– Правильно, – кивнул я. – Значит, заслужил.

– Заслужил, – подтвердил он.

Он вздохнул и поставил размашистую подпись.

– И то правда, – откинулся глава на спинку кресла. – А где твоя, с позволения сказать, правда?

– Она не моя, – ответил я. – Она – одна. И ты, Степан Григорьевич, это знаешь.

Он долгим взглядом посмотрел мне в глаза.

– Правда у каждого своя…

Он потушил сигарету, но она продолжала дымить в массивной пепельнице.

– Начитались Булгакова, – сигарета не хотела гаснуть, и он придавил ее пальцем. – А нужно не Булгакова, а первоисточник, Библию, читать!

Я грустно усмехнулся: как действительно перевернулся мир, если Карагодин призывает читать Библию.

– Чего улыбаешься? – спросил он. – Упиваешься мыслью, какой ты герой? За правду. Или, может, ты и истину знаешь?

Он закашлялся, на глазах выступили слезы.

– Так скажи, Иосиф Климович. Как там?.. «И истину царям с улыбкой говорить». Мы все учились понемногу… У Анки-пулеметчицы.

– Это хорошо, что вы, Степан Григорьевич, об истине вспомнили, – опять перешел я на «вы». – Она ведь, как сказано в Библии, – превыше царей. И только она, истина, со временем останется в памяти потомков. По закону Господа Бога…

– Об истине заговорил, – перебил меня Карагодин. – Тогда вспомни, как Пилат допрашивает Иисуса. Не в романе, в Библии. Он допытывается, что же есть Истина? Иисус ведь на допросе сказал: «Я на то и родился, и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине». Тогда Пилат повторил вопрос: «Что есть Истина?». И что ответил Христос?

Я промолчал, не понимая, к чему он клонит.

– Вопрос Пилата остался без ответа, – радостно объявил он мне. – Понимаешь, без ответа. А у тебя, гляжу, на все ответ есть. Ведет тебя на коротком поводке, Захар, месть за отца, как я погляжу. А ведь он зла не помнил. Вину свою полностью признал и искупил честным трудом. Бригадирил в «Победителях». Дом вон какой поставил. А лес-то потихоньку подворовывал… Могли и во второй раз посадить. Простили однорукого.

Он подкатился на колесиках кресла ко мне поближе.

– Не пойму я, Иосиф, чего ты все-таки добиваешься? Я человек прямой, подтекст твой мудреный не понимаю. Скажи прямо.

Он прикурил новую сигарету, затянулся ароматным дымом.

– Назови условия, сумму, если хочешь. Сегодня твоя позиция гроша ломаного не стоит. Свернешь и себе шею, и семью по миру