Роман без героя - Александр Дмитриевич Балашов

Понятно. Со всем нашим, как говорится, удовольствием… У кого лично?

– У Григория Петровича Карагодина.

Капельмейстер, как интеллигентный человек, сплетни узнавал последним.

– А кто у него умер? – поинтересовался руководитель оркестра.

– Сам он и умер, – грубо ответил Николай.

– Ай-я-яй! – выразил набором междометий свое сожаление капельмейстер. – Кажется, еще вчера я его видел, как живой был…

– Почему – как? – не понял начальник ПЧ-1.

– Живой, живой… Он всегда был таким живым, подвижным, энергичным. Он нам обещал набор новых инструментов купить к 1 мая. Теперь уж что…

– Все под Богом ходим, – неопределенно ответил Разуваев. – Быть к часу у дома Григория Петровича. Ясно?

– Что играть? – не унимался руководитель духовиков.

– Ну, этот, марш похоронный.

– Шопена, сонату номер два?

– Давай своего Жопена! – кивнул Разуваев. – И гимн не забудь…

– Советского Союза? – осторожно поинтересовался духовик.

– Нет, Берега Слоновой Кости, – пошутил водитель Карагодина. – Когда гроб в могилу опускают руководителя такого ранга, что, мать вашу, дуют?

Капельмейстер деликатно кивнул:

– Не беспокойтесь, дай Бог, не в первый и не в последний раз…

Начальник ПЧ-1 Сирин, слушавший этот разговор, вдруг насторожился:

– Нет, гимн не пойдет! – сказал он решительно и оглянулся по сторонам.

– Это почему?

– Недавно что было?

– Что было? – поинтересовался простодушный Коля.

– Товарища Сталина с гимном страна хоронила… – прошипел Сирин. – Так что товарища Карагодина – без гимна придется… Согласитесь, товарищи, как-то неудобно вождя и слободского руководителя погребать, так сказать, под одну дудку…

Ответственный за пышные похороны ударил кулаком по столу, понимая, что разговору, как битве при Ватерлоу, нужен решительный перелом:

– Как без гимна? Без гимна, мать твою? – Он сделал зверское лицо, как делал его Григорий Петрович при многочисленных разносах подчиненных. – А ты знаешь, что Григорий Петрович и сегодня живее всех живых? И не улыбаться мне! Не улыбаться! В Слободе траур, а ты – лыбешься! Товарищ Котов будет очень огорчен.

– Простите, засуетился начальник ПЧ-1. – Это не улыбка. У меня с детства прикус неправильный…

– Прикус-фикус, знаем мы ваши прикусы…

– Больше не буду! – взмолился главный пожарник. – Честное партийное слово, что не буду.

– Клянись!

– Клянусь всеми святыми…

И Сирин прикрыл кривой рот ладонью.

– Я согласен, товарищ Разуваев, – ответил он из-за ладошки. – Кого партия прикажет, того и похороним… С гимном, так с гимном. Наше дело маленькое.

– Вот и молодец! Это тебе не свиноферму тушить, если там пьяный сторож с папироской на сене заснет. Это, товарищ Сирин, большая политика. Тут не туда дунул, плюнул – и слетел с теплого места в пожарной части.

– Планы партии – планы народа… – не к месту вставил капельмейстер, испуганно бегая глазами по спорящим.

– Вижу, вижу: политически подкован! – похвалил его Колька. – Без этого правильно даже своего Жопена не сыграешь.

Глава 44

ТОРЖЕСТВЕННОЕ ПОГРЕБЕНИЕ

Из хроник местного литератора Иосифа

Погребение Григория Петровича Карагодина прошло по самому высокому разряду.

Духовой оркестр пожарной части сначала, в качестве прелюдии, вдохновенно продудел «Вы жертвою пали в борьбе роковой». Сам капельмейстер, в клетчатом осеннем пальто, забыв заменить треснувшую трость в мундштуке кларнета, выдувал из черного дерева какие-то печальные армянские звуки, похожие на вой сдохшего в карагодинском дворе пса.

Потом духовиков потянуло за классический репертуар и они вдохновенно и «отлабали»76, педалируя колотушкой большого барабана на слабую долю, вторую шопеновскую сонату. А когда выделенные Сириным пожарники опускали поразительно легкий кумачовый гроб в могилу, вырытую рядом с могилой отца Григория Петровича (для этого подвинули памятник старому герою на насыпь, откуда он потом сам благополучно ковырнулся вниз), народный духовой коллектив ударил государственный Гимн. И сразу же шапки долой скинули даже те, кто боялся весенней прилипчивой простуды.

Собранные по слободским дворам старики, дети, бабки и прочие плакальщицы плакали навзрыд, причитали, убиваясь по Григорию Петровичу как по отцу родному.

Колька, опохмелившись с утра, печально думал: «Нас так, как его, небось, не похоронят… Закопают, как собак».

Пожарная команда подняла гроб на плечи, бойцы огненной профессии удивленно переглянулись: несмотря на то, что Коля вместе с трупом собаки положил туда еще пару кирпичей, гроб был необычайно легким.

За гробом, обитым полинявшим от сельповской сырости кумачом, с плотно закрытой крышкой и запахом начинавшегося тлена и хлорки (уж больно смердил шелудивый пёс, вытащенный Колькой из помойки), раскачиваясь из стороны в сторону, шли вдова с испуганным Степкой, а позади наих на полшага – члены похоронной комиссии: ответственные партийные и государственные работники областного масштаба, районные руководители, представители слободской общественности и комсомола.

За ними нестройным валом катились все остальные, пришедшие как на торжество, так и на халявные поминки. И венки. Десятки венков! «Грише от любящей супруги и сына. Семья Карагодиных.», «Спи спокойно, наш дорогой боевой товарищ. Твои «Мстители», «Слобода тебя никогда не забудет». Нельзя было без слез смотреть на это торжественное погребение, царство мертвых цветов и гламурных, как бы сейчас сказали, надписей.

Фока Лукич разработал подробный сценарий торжественного погребения и заверил его лично у покойного, который внес некоторые существенные изменения в траурный церемониал.

Однако человек только предполагает…

Первым должен был говорить секретарь обкома и тесть покойного Богданович, потом – Котов. Но директор школы Тарас Ефремович Шумилов, уже приняв с утра «для храбрости», полез в пекло раньше батьки. Не дождавшись, когда пожарная команда насыплет свежий холмик и аккуратно уложат венки с цветами, он, находяст под тяжестью свалившиегося на него горя, начал треснутым голосом церковного дьяка:

– Братья и сестры! Кого мы сегодня хороним? Вы знаете, кого мы сегодня хороним?

Толпа, шмыгая простуженными носами, хмуро молчала.

– Нет, вы не знаете, кого мы сегодня хороним!

Он промокнул глаза носовым платком, большой редкостью в обиходе слободчан, и продолжил:

– Но я вам скажу, кого мы сегодня хороним…

Разуваев знал, что из «Победы», надев картонную маску собаки, за своими похоронами наблюдает сам Григорий Петрович. Коля, еще не получивший гонорар за миссию ответственного распорядителя торжественного погребения, заволновался:

– Не говори, Тарас! – зашипел он под руку оратору.

– Нет, я скажу! – нервно убрал руку своего боевого товарища Бульба. – Я вам, товарищи, скажу всю правду.

Он обвел толпу торжествующим взглядом.

– Мы, товарищи, хороним сегодня настоящего героя! Выдающегося партийного и государственного деятеля нашей Слободы… Пусть же земля ему будет пухом!

Учитель почти с ненавистью швырнул в яму жменю мерзлой земли, чуть не улетев вслед за ней. Его примеру последовали остальные.

Яков Сергеевич, понимая, что сценарий пошел «на коду»77, поспешил взять инициативу в обкомовские руки.

– Дорогие, товарищи, уважаемые слободчане! (последние, по всему, товарищами ему не были), – под стук комков о малиновую