Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин

– Прими! – крикнули справа. –Прими малого!

Там на вытянутых руках передавали мальчонкулет восьми. Он испуганно таращился по сторонам, шмыгая окровавленным носом.

Меня швырнуло на стену, проволокло щекой прямопо занозам, так что из глаз брызнули слезы, ударило виском о резной наличник, ия стал сползать вниз, успев подумать: всё, конец, сейчас сомнут.

Кто-то крепко зацепил меня подмышки и рывкомпоставил на ноги. Фандорин. Я был в таком сомлении, что ничуть не удивился егопоявлению.

– Упритесь руками в стену! – крикнулон. – Не то раздавят!

Размахнулся и одним ударом кулака выбилузорчатый ставень. Подхватил меня за бока и с невероятной силой подтолкнулвверх – я не столько даже перелез, сколько перелетел через подоконник игрохнулся на пол, пахнущий свежей стружкой. Вокруг ровными пирамидами стоялигруды коронационных кружек. Подтянувшись, в терем влез и Эраст Петрович. Егобровь была разбита, мундир растерзан, шашка до половины вылезла из ножен.

Неужто спасены?

Я выглянул в окошко и увидел, что поле сплошьзапружено обезумевшей толпой. Крики, стоны, хруст, хохот – всё сливалосьвоедино. Здесь, пожалуй, было не сто тысяч, а целый миллион! Из-за клубов пыливоздух посверкивал и колыхался, будто жирный густой бульон.

В соседний балаган тоже влезли и стали кидатьв окно кружки и мешочки с гостинцами. У стены немедленно началась свалка.

– Господи, спаси люди твоя, –вырвалось у меня, и рука сама потянулась креститься.

– А вы что? – крикнули намснизу. – Кружки кидай! Вино есть?

Терем затрещал, с потолка посыпалась труха. Язакричал от ужаса, видя, как наше хлипкое убежище рассыпается на части. Что-тостукнуло меня по темени, и я с некоторым даже облегчением лишился чувств.

* * *

Не знаю, кто и как меня вытащил меня из-подобломков, а после вынес в безопасное место. Вероятнее всего, спасением я былвновь обязан Фандорину, хоть думать об этом и неприятно.

Так или иначе, в себя я пришел на деревяннойтрибуне, расположенной за краем Ходынского поля. Солнце уже стояло высоко внебе. Я приподнял голову, тут же снова опустил ее и ударился затылком о жесткуюскамью.

Кое-как сел, ощупал гулкую, словно бы не совсемсвою голову. Сверху обнаружилась нешуточная шишка, но в остальном я, кажется,остался более или менее цел.

Фандорина видно не было. Я находился как бы вполусне и не мог избавиться от металлического звона в ушах.

Первым делом обвел взглядом бескрайнее поле.Увидел покосившиеся балаганы, густые цепи солдат, медленно двигавшиеся потраве. Повсюду – почти вплотную – лежали тела: многие были неподвижны, нонекоторые шевелились. Смотреть на это копошение было мучительно, а в вискахшумело, и глаза слепли от яркого солнца. Я ткнулся головой в скрещенные руки ине то уснул, не то впал в забытье. Не знаю, сколько я так просидел, опершись обортик трибуны, но, когда проснулся вновь, было уже далеко за полдень, а полеопустело – ни солдат, ни тел.

Голова болела меньше, но зато очень хотелосьпить.

Я посидел, вяло соображая, надо ли куда-тоидти или лучше оставаться на месте.

Остался – и правильно сделал, потому чтовскоре появился Эраст Петрович.

Он был по-прежнему в полицейском мундире,только сапоги совсем запылились, и белые перчатки почернели от земли.

– Ожили? – мрачно спросил он. –Господи, Зюкин, какое несчастье. Я т-такое видел только под Плевной. Тысячиубитых и покалеченных. Это худшее из злодеяний Линда. Он, как древний царек,уложил с собой в могилу целую армию рабов.

– Так Линд тоже растоптан? – безособого интереса спросил я, всё еще не избавившись от сонной одури.

– Не представляю, как он мог бы уцелеть втакой д-давке. Впрочем, сейчас проверим. Солдаты и полиция как раз закончиливыкладывать раздавленных для опознания – там, вдоль дороги. Вереница труповдлиной чуть не в версту. Но как его опознать, ведь мы даже не знаем доктора влицо? Разве что по плащу… Идемте, Зюкин, идемте.

Я, прихрамывая, поплелся за ним.

Вдоль шоссе и в самом деле была выложенашеренга покойников – в обе стороны, сколько хватало глаз. Из Москвы вереницейтянулись извозчичьи пролетки и телеги – убитых было велено свозить наВаганьковское кладбище, однако перевозка еще не началась.

Повсюду расхаживали хмурые начальники –военные, полицейские, статские; каждого сопровождала свита. Ох, и будет вамвсем за срыв коронации, без злорадства, а скорее с сочувствием подумал я.Побоище устроил Линд, а расплачиваться ответственным лицам.

Странное у меня было ощущение, когда я медленнобрел вдоль обочины – будто я некая высокая особа, принимающая парад мертвецов.Многие из них белозубо скалились на меня совершенно плоскими, расплющеннымилицами. Я и с самого начала был какой-то замороженный, а вскоре и вовсеодеревенел, что, наверное, и к лучшему. Только раз остановился подле тогосамого мальчишки, которого давеча пытались вынести из толкучки на руках, да,видно, не вышло. С тупым любопытством посмотрел, как прозрачно голубеют егошироко раскрытые глаза, и заковылял дальше. Таких, как мы с Фандориным,вглядывавшихся в мертвые лица, было довольно много – кто искал родных, ктопросто любопытствовал.

– Гляди-ка, гляди, – услышаля. – Ишь, обогател.

Возле одного покойника собралась кучка зевак истоял городовой. Покойник как покойник – щуплый, с соломенными волосами ираздавленным носом, только на груди выложено с дюжину кошельков и несколькочасов на цепочке.

– Фармазонщик, – объяснил мне бойкийстаричок и сожалеюще поцокал. – И его, ворюгу, судьба-индейка не пожалела.А какой уловный денек обещался.

Впереди кто-то завыл страшным голосом – видно,узнал своего, и я поспешил поскорее пройти мимо.

Быстро просеменил шагов на двадцать, и вдруготупение как рукой сняло. Знакомый черный сюртук!

Да, это точно был он, Почтальон!

Фандорин тоже увидел его и быстро подошел,присел на корточки.

Лицо докторова помощника было совершенно цело,лишь на щеке отпечаталась подошва чьего-то сапога. Меня поразило выражениекрайнего изумления, застывшее на неподвижных чертах. Чему это, интересно, онтак удивился в последний миг своей преступной жизни? Что такого невероятногоувидел? Разверзшуюся бездну ада?

Эраст Петрович резко выпрямился и хриплопроговорил:

– Линд жив!