Живым голосом. Зачем в цифровую эру говорить и слушать - Шерри Тёркл

Когда один из основоположников поведенческой экономики Даниэль Канеман получил Нобелевскую премию, его, как и других лауреатов, попросили составить официальную автобиографическую справку. Один раздел его автобиографии стал посвящением покойному коллеге Амосу Тверски. Канеман писал, что идеи, которые принесли ему Нобелевскую премию, зародились в то время, когда он работал вместе с Тверски. В конечном счете, его нобелевскую автобиографию можно рассматривать как любовное письмо, адресованное беседе[222].

Здесь мы видим разговор не только в качестве интеллектуального двигателя, но и как способ, позволивший коллегам преодолеть границы, которые, как правило, можно стереть только при помощи любви. Беседа привела к интеллектуальному единению. Когда я рассказываю о моем нынешнем проекте, люди часто говорят: “Это так важно, что вы взялись за исследование беседы. В контексте общения беседа обладает наиболее широким диапазоном частот – это лучший способ обмениваться информацией”. Опираясь на опыт Канемана и Тверски, можно предположить, что это и вправду лучший способ обмена информацией, но ведь этим дело не ограничивается. Беседа – своего рода близость. Вы не просто получаете больше информации. Вы получаете другую информацию. А вот аргумент насчет диапазона частот не учитывает этот важный аспект.

Еще больше в нобелевской автобиографии Канемана поражает описание ритма его работы с Тверски. В 1974-м Канеман и Тверски написали статью для журнала Science, ставшую одним из основополагающих документов поведенческой экономики[223]. На создание статьи ушел год работы – по четыре-шесть часов в день. Канеман пишет: “В удачные дни мы добивались прогресса в виде одного или двух предложений”. Таким образом, приверженцы беседы, полагающие, что она ускоряет ход вещей (“Не пиши мне электронное письмо, просто подойди к моему столу и спроси – так получится быстрее!”), видят только маленькую часть того, благодаря чему живое общение обладает подобной силой. Канеман и Тверски пользовались беседой не для того, чтобы двигаться быстрее, а чтобы продвигаться вглубь.

Важно, чтобы преподаватели находили возможность объяснить студентам: неограниченная по времени беседа обладает ценностью в долгосрочной перспективе, однако в нынешних условиях крайне сложно говорить о ценности беседы для обучения, поскольку к ней трудно применить мерку продуктивности, в особенности в краткосрочной перспективе.

Адам Фальк, президент Уильямс-колледжа, решил способствовать продвижению беседы. Он объявил, что в рамках университетского образования по-настоящему важно учиться “писать эффективно, спорить убедительно, подходить к проблемам творчески”, а также “усваивать информацию и учиться самостоятельно”. Он и его коллеги разузнали, при каких условиях эти навыки развиваются лучше всего. Выяснилось, что степень их развития коррелирует с количеством времени, которое студенты проводят с педагогами: речь не о виртуальном, а о живом контакте[224].

Офисные часы

Через год после Дня Маквикара, посвященного технологиям в образовательной сфере, было решено посвятить этот день наставничеству. Если в предыдущем году зал был полон, на этот раз он заполнился лишь наполовину. Обсуждение взаимоотношений студентов и педагогов не производит на публику того эффекта, какой дает представление новых инструментов. В ходе дискуссии о наставничестве преподаватели рассказывали, что студенты не приходят к ним в офисные часы[225], а также не являются на мероприятия, устроенные, чтобы объединить преподавателей и студентов. Годом раньше собравшиеся с большим увлечением рассуждали о приложениях, помогающих решить любые вопросы. Однако намного сложнее разбираться с проблемами, не имеющими явного решения. Наставничество как раз относится к таким проблемам. Студенты избегают преподавателей главным образом потому, что их тревожит перспектива взаимодействия с педагогами лицом к лицу.

Цви, третьекурсник из Нью-Йорка, объясняет, почему предпочитает электронную переписку живому общению с преподавателями. Беседа вызывает у него чувство неловкости, а посему он не воспринимает офисные часы как возможность попрактиковаться. Цви стратегически избегает людей, которые как раз и могли бы его многому научить:

По словам Цви, в письме он может редактировать свой текст и эта редактура остается невидимой для других.

Я спрашиваю, когда Цви планирует научиться вести серьезные разговоры лицом к лицу, и он соглашается, что это хороший вопрос. По его ощущениям, ему понадобится развить этот навык довольно скоро – не только чтобы разговаривать с педагогами, “но также и ради людей, с которыми хотелось бы поработать”. Цви считает, что, возможно, попробует беседовать с преподавателями в последний год обучения в университете. Но когда он представляет себе, что реально сидит и беседует с профессором, его сразу же охватывает отчаяние: “Уже слишком поздно. Я не знаю – а в какой момент люди становятся взрослыми? Это вопрос”.

Когда студенты сообщают, что предпочли бы послать мне электронное письмо, а не разговаривать живьем, они, как правило, обосновывают свои предпочтения тем, что именно в переписке им лучше всего удается разъяснить свои идеи. Следовательно, подытоживают они, электронное письмо, которое они получат от меня, наилучшим образом позволит мне усовершенствовать их идеи. Они говорят о нашей встрече, как о трансакции, и приходят к выводу, что онлайн-трансакция выше качеством, чем живое общение. Цви тоже использует терминологию трансакции, описывая, что он может получить в офисные часы. У него есть идеи, а у педагогов – информация, помогающая их усовершенствовать. Но ведь от встречи с преподавателем можно получить куда больше, чем усовершенствованные идеи, хотя к этому тоже стоит стремиться. Вы оказываетесь в обществе того, кто пытается вас понять. Так формируется интеллектуальная дружба. У вас есть шанс почувствовать поддержку взрослого и вашей институции.