Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

В доме Марины мы встречали Валерия Павловича Янкловича. В то время он работал заместителем директора Театра на Таганке и помогал Володе устраивать его гастрольные поездки, иногда проводя с Володей в поездках по нескольку недель. Меня всегда смешило, что директора Театра на Таганке Якова Безродного мы звали Яшка, а его заместителя Янкловича величали Валерий Павлович.

В гостях у Марины и Володи бывали красавица Инга Окуневская и ее муж Виктор Суходрев, знаменитый переводчик всех наших лидеров, начиная с Хрущева, продолжая Брежневым, Андроповым и Горбачевым. Приходила Таня Егорова из Театра на Таганке, югославский режиссер Владо Павлович, снявший Высоцкого в фильме “Единственная дорога”.

Иногда заходил Вася Аксенов, иногда – отец Володи Семен Владимирович. И конечно, незабываемы вечера, когда бывал Булат Окуджава, и они с Володей пели по очереди.

Мы все знали, что Володя очень хотел стать членом Союза писателей. Во-первых, это давало еще более независимое положение, во-вторых, ему было важно подтверждение, что он не просто певец-бард, но – поэт. Его не печатали и ему нечего было предъявить при вступлении в Союз. К тому же отдельные деятели Союза писателей категорически возражали против приема Володи.

Белла хорошо знала Мишу Луконина, члена правления Союза и в 1976 году первого секретаря Московского отделения этой организации. Этот в общем симпатичный мужик в молодости работал на Сталинградском тракторном заводе и играл в футбол за команду “Трактор”. Всем своим поведением и повадками он подчеркивал свое пролетарское происхождение.

Мы встречались с Лукониным в Переделкине, его дача была напротив Беллиной, и он часто заходил к нам по-соседски выпить рюмку водки. Как-то у нас с Михаилом Кузьмичом и его женой Аней Антоненко случился день совпадений. Сначала мы встретились на приеме по случаю Дня независимости в посольстве США, по окончании приема мы с Беллой не захотели ехать домой и вспомнили о приглашении нашего знакомого, посла Венесуэлы господина Регулы, который настойчиво просил нас быть в его посольстве, тоже по случаю какого-то национального праздника. Регула был очень милый господин, охотно принимавший у себя московскую богему. И мы из посольства США двинулись прямо к нему. Там, среди толпы гостей, снова встретили Луконина с Аней. И снова выпили, после чего Миша сказал: “Что это мы все как-то случайно встречаемся? Давайте, ребята, поедем к нам домой и хорошо посидим с хорошей закуской, у нас все есть!” Мы согласились, тем более что Луконины жили совсем близко от моей мастерской – в угловом доме на Новом Арбате, на пересечении с Садовой.

Первое впечатление от их дома было ошеломляющим: мы попали внутрь золотой шкатулки. Золотыми были портьеры из парчовых индийских тканей и ламбрекены над ними. Мебель была позолоченная, прозрачные занавески на окнах из тонкого золотого тюля. Обои золотого цвета. А в проемах дверей свисали золотые колокольчики на тонких золотых нитях. Облик квартиры никак не вязался с образом хозяина…

Момент был, как нам показалось, подходящий, и мы заговорили о судьбе Володи Высоцкого, о том, что необходимо принять его в писательскую организацию.

Белла вспоминала этот разговор:

Как-то один корреспондент спросил Высоцкого:

– А вы хотите быть знаменитым?

И ответ Высоцкого:

– Хочу и буду.

Он понимал себе цену. По-моему, убедительно.

Понять отказ Луконина мы не могли. Было очевидно, что стихи Пастернака не должны ему нравиться: он их отвергал, как непонятные. Со стихами Бродского он вряд ли был знаком, но если бы знал, то, скорее всего, тоже бы отверг. Ему нравилось более простое, земное. Почему он при этом не воспринимал стихи Высоцкого?.. Думаю, потому, что он был, выражаясь языком Александра Зиновьева, “гомо советикус”, а советская власть не могла принять творчество с таким накалом искренности и свободолюбия, ведь оно было подлинным, как сама жизнь.

В Париже Марина и Володя бывали наездами. Марина снималась в фильме Марты Мессарош “Их двое” и постоянно летала на съемки в Венгрию. Володя, договорившись с Мариной о времени встречи, прилетал из Москвы.

Когда мы все снова встречались на улице Руссель, единственной темой наших разговоров было: как устроить, чтобы Володя мог подольше оставаться в Париже. Его занятость в любимовском театре была чрезвычайно высокой. Из Москвы раздавались звонки с требованием приезда на очередной спектакль. Особенно часто тогда шел “Гамлет”. Потом Володя возвращался, пару дней осматривался, в лучшем случае давал один-два концерта и должен был вылетать обратно в Москву.

Когда Володя попадал в Париж, он звонил Косте-болгарину – своему аккомпаниатору – и ехал с ним в какой-нибудь парижский зал, где стояла их аппаратура, – репетировать. Возвращался поздно, только успевая с нами поужинать. Он все время нервничал. И Марина переживала из-за этих беспрестанных поездок.

Марина старалась ввести Володю во французское общество: он пел для ее друзей в частных апартаментах. В это время он много занимался французским языком и уже мог объясняться со своими новыми знакомыми.

Мы непрестанно обсуждали вопрос о том, как Володе уменьшить зависимость от театра. Надо сказать, что он очень любил свой театр и Юрия Петровича Любимова. Но театр был ему нужен еще и потому, что директор театра Дупак подписывал ему характеристику для оформления документов на выезд. Виза была постоянной, но характеристику нужно было время от времени обновлять.

В эти же годы мы с Беллой часто общались с Тонино Гуэрра и Лорой. Ее мы знали и раньше, до знакомства с Тонино, – часто встречали в компаниях московских кинематографистов, она работала на “Мосфильме”. Но когда стало известно, что Лора стала женой Тонино, эта новость поразила нашу киношную общественность, потому что имя Тонино очень многое значило для всех нас, любивших итальянское кино. Мы познакомились с ним сразу после его приезда в Москву в 1975 году. Лора держалась очень просто и достойно, и они вместе быстро завоевывали наши сердца. Мы часто встречались в их доме на Мосфильмовской.

В свою очередь Тонино влюбился в образ Беллы: она поразила его тем, как она читала свои стихи, и своим причудливым поведением. Тонино особенно восхищался теми моментами, когда Белла забывала стихи, и тогда она запрокидывала голову, а рукой в воздухе начинала как бы ловить строчки, и с ее руки слетали массивные кольца, которые бросались подбирать окружающие. Тонино, который не понимал русскую речь, жадно вглядывался в действо, возникавшее у него перед глазами.