Вишневая - Линн Берг

— Помру с голоду до твоих драных соревнований, сам виноват будешь.

Его лица тенью коснулась насмешливая улыбка, которую он скрыл, намеренно оборачиваясь к ней спиной. Мироновские манерные жесты заставляли чайник внутри Есени кипеть с такой силой, что крышка с бряканьем подпрыгивала.

— Вишневецкая, я тебе последний раз повторяю: еще раз увижу с булочкой, ты у меня бег будешь до морковкина заговенья сдавать.

Она со злостью схватилась за первое, что подвернулось под руку и послала вслед Дане, не надеясь попасть. Кто бы знал, что пальцы выхватят из сумки именно злосчастный пирожок, а природное отсутствие точности именно сейчас трахнет логику и позволит руке зарядить точно в цель.

В их части зала эффектом взорвавшейся бомбы повисла гробовая тишина. Благо до оравы Зубкова эта сцена так и не долетела. Ошметки тушеной капусты соплями свисли с лица и плеч Миронова, застывшего на месте, точно статуя Давида. Где-то в глубине сознания больно кольнула мысль о неминуемости наказания за такую дерзость. Вместо оправданий, однако, Есеня на свет произвела потрясенный задушенный вздох, прикрывая губы ладонями.

Совсем невовремя ее настигла паскудная привычка несдержанно ржать над любой неловкой ситуацией. Наружу сквозь стыд и страх напористо прорвался смех, поджимая пресс и сводя щеки.

— Я не… п-про… прости… — Вишневецкая, будто в эпилептическом припадке, задрожала и заметалась по залу, давясь смехом, пока воздух в легких окончательно не иссяк, а с губ не начали срываться только частые вздохи вперемешку с чем-то отдаленно напоминающим уханье больной совы. — Я не… не…, — она упала на колени, хватаясь за живот, — я не хотела.

Даня со спокойствием, доводящим до истерики, стряхнул с себя остатки капусты, особо прилипчивый кусок выковыривая из волос. Есене вдруг показалось, что живот ее неминуемо разорвет от смеха, если он сейчас же не остановится.

— Про зачет по канату помнишь? — нарочито бесстрастным голосом поинтересовался Миронов, утаивая за зубами металл раздражения и гнева.

Сердце в груди встрепенувшейся птахой влетело громко в ребра, да так и застыло на одном месте. Удушающий щуп смеха ослаб, сменившись нервной дрожью голосовых связок.

— Помню, — покорно ответила Есеня.

Он сделал предупредительный шаг в ее сторону, играя желваками на побелевших щеках.

— Залезай, Вишневая, — сквозь зубы велел Даня тоном непреклонного альфы.

Вишневецкая, сама себя не помня от страха, в считанные секунды взлетела крепким хватом вверх. Миронов нарочито медленно начал прохаживаться под канатом, словно лев, выжидающий, когда жертва ослабнет и свалится сама. В какой-то момент ей и вовсе начало казаться, что он сейчас одним рывком дернет за веревку, и она полетит в объятия матов и пола со скоростью тяжелого снаряда

— Лучше б ты так бегала, как лазаешь, — выдохнул он недовольное под нос, вытаскивая из кармана увесистый такой шарик для тенниса.

Не успела она опомниться, как снаряд взлетел перпендикулярно вверх, ударяя точно по ее мягкому и нежному седалищу. Есеня заверещала что есть силы от охватившей паники, крепче вцепляясь в канат. Защитная функция организма ответила на это очередной порцией истеричного смеха сквозь слезы и боль.

— Ну, прости, я все поняла, — тщетно пыталась заверить Даню Вишневецкая, беспомощно раскачиваясь на канате, — пирожки — зло. Все, отпусти меня.

— Я и не держу, — безразлично пожал плечами Миронов, примирительно отступая на шаг.

В биологии Есеня никогда не была сильна и лишь одному Богу было известно, каким образом она умудрялась получать пятерки. Но в теме генетики она разбиралась неплохо. И если можно было поразмышлять с точки зрения закоренелого скептика, то выводы были неутешительными: в их отношениях Даня — абсолютный доминант, а она — полный рецессия, и природа это сложившееся положение дел изменить была не способна.

Когда она нехотя сползла с каната, с глазами трусливой антилопы выслеживая малейшие перемены в настроении Миронова, он поставил перед внезапным фактом:

— Я заеду за тобой завтра часов в девять.

— Зачем? — Есеня же с искренним недоумением вытаращилась на него, нервно сглатывая слюну.

— Бестолочь, — промурлыкал Даня, разминая на губах усмешку, — завтра пятница, подготовительный день перед стартами. А нам с тобой пилить не меньше четырех часов на машине на эту гребанную спортбазу.

— А мы разве не должны ехать туда вместе с остальными во главе с Зубковым и его сборной?

Он в ответ только хмыкнул что-то нечленораздельное, будто насмехаясь над ее ответом.

— Ну, если тебе так хочется тащиться туда на поезде, я не настаиваю.

Перспектива провести с ним в узком, запертом пространстве не меньше четырех часов внезапно начала угнетать. Есеня осознавала, что из двух зол стоит выбрать то, у которого есть машина, но от этого принять подобные вести на чуть более позитивной ноте не получалось. Кажется, этой новостью Даня был обрадован еще меньше, чем она, но выбора у них обоих, если так посмотреть, не было. А посему она просто вынуждена была ответить ему покорным кивком, упуская из виду самодовольную улыбку, поплывшую по лицу.

— Хоть бы зачет по канату поставил, — пробубнила она неслышное под нос, на что послышалось незамедлительное, коронное:

— Обойдешься.

— Жмот, — не скрывая разочарования, огрызнулась Вишневецкая, с горя надувая щеки в знак глубокого оскорбления.

— А за это можно и в багажнике на соревнование поехать или хуже — с Зубковым в плацкарте.

Миронов нарочито серьезным тоном процедил фразу сквозь зубы, выстреливая в сторону Есени остатками капустных запасов с плеча. Последнее, что слышала она перед тем, как хлопнула дверь раздевалки, обещание Дани устроить ей на базе веселую жизнь.

Глава 4

Яркое золото осени медленно, но верно сменилось прогнивающей серостью. Лужи на дорогах уже не просыхали, курточку дома забыть не позволял холод, а зонтик всегда находил место на дне рюкзаков и сумок особо прагматичных людей.

Дане нравилась осень, нравилась сырость и дождь, и пускай все на это крутили пальцем у виска, своего мнения он менять не собирался. Миронов вообще любил ломать систему, иначе жизнь попросту становилась скучной и до зубного скрежета однообразной. Он, наверное, и в учителя от скуки подался, потому что не видел себя в строгом костюме посреди кабинета, насиживающим геморрой среди бумаг и папок. Другое дело посвятить себя тому, в чем был силен еще с того момента, как научился ходить. Он ведь спортом дышал и жил всю свою жизнь, да у него и отношения самые долгие были только с тренажерами в залах, другие его принципиально не устраивали или быстро надоедали. Даня знал, что его непостоянство рано или поздно доведет до крайностей, но менять эту