4 шага на пути к завершенности - Вадим Векслер

лучше знает, как ему писать.

Девушка:

– Вы поэтому отрицаете классические формы, жанровые ограничения, законы драматургии?

Мужчина (убежденно):

– Отрицаю. Развитие характеров – наивное заблуждение. Это устаревшая концепция: дескать, если герой совершит поступок, или с ним случится трагедия, то этот персонаж изменится. Ни черта не изменится. Останется таким же, как и был. Ну, будет посмеиваться над новым приобретенным опытом, друзьям там рассказывать за бутылочкой пива. Может, иногда задумается… На какой-то момент, возможно, у него даже появится иллюзия, что он уже не такой, как прежде. Но стоит только хорошо проспаться: и всё – снова чистенький, здоровенький, и жизнь пошла по-старому.

Девушка:

– Неужели человек не способен меняться? Он же познает мир…

Мужчина:

– Когда мы получаем новую информацию, вместо того, чтобы спокойно обрабатывать её, мы лихорадочно вспоминаем, как солдат Швейк, схожие случаи из жизненного опыта или соответствующие данной ситуации расхожие сентенции, основанные на предрассудках; в общем, ищем совпадения между внешними данными и внутренними. Если находим, принимаем информацию как истинную, если нет – отбрасываем. О каком познании тогда может идти речь, когда мы только ищем доказательства, что всё уже познали, поняли и пережили. И если только опыт совсем уж экстремальный, тогда возможно какое-то ощутимое воздействие внешнего мира на косную материю человеческого существа.

Девушка:

– И вы сами не меняетесь?

Мужчина (морщась):

– У меня был один случай в жизни, который сильно изменил меня, можно сказать – определил всю мою дальнейшую судьбу.

Девушка:

– Расскажите!

Мужчина:

– Может, позже. До утра еще далеко. А до нужного градуса далече.

Девушка:

– Тогда можно ещё выпить. Не подумайте, что я увлекаюсь. Всё ради успешного выполнения работы!

Мужчина (щедро разливая коньяк):

– Я знал, на что иду. И куда только подевалась вся моя разумность и умеренность?

Девушка:

– Отменена вследствие вашей же «фаустовой сделки».

Мужчина:

– Так и говорю: сам виноват.

Далеко за полночь. Бутылка опустела. Мужчина заварил кофе и достал коробку сигар.

Девушка:

– Вы обещали рассказать случай из жизни.

Мужчина:

– Это очень неприятный опыт. Может не будем?

Девушка:

– Боитесь?

Мужчина (задумчиво):

– Timor est emendator asperrimus.

Девушка:

– Знаете, я не сильна в латыни.

Мужчина:

– Страх – суровейший исправитель. Так учили древние. Хотелось бы верить, что они правы.

Девушка:

– Так что с вашей историей?

Мужчина:

– Она как раз о страхе. Вы когда-нибудь испытывали такой страх, который как червь-паразит оплетает ребра, сдавливая и не давая дышать? Только с возрастом я понял, что страх един во множестве ощущений, своих разных личин. Он в одиночку поселяет в душе постоянную, неизбывную тревожность, провоцирует стрессы, неуверенность, порождает фобии. Все они – суть проявления его. Он как полип, прицепившийся к жизни и высасывающий энергию капля за каплей. Он формирует эго. Он направляет амбиции. Он бросает к отвлекающим от него удовольствиям, навязывает одуряющие развлечения, мешает трезво думать и принимать правильные решения…

Девушка (прерывая монолог, который начинает казаться ей нескончаемым):

– Вы трус?

Мужчина:

– Да вам, барышня, в хирурги надо было идти. Режете по живому вы в совершенстве. Да, я трус.

Девушка:

– Вы же говорили, что ничего не боитесь.

Мужчина:

– Сейчас – нет. Но один раз в жизни испугался. И этого оказалось достаточно, чтобы всю жизнь считать себя трусом.

Девушка:

– Это было давно?

Мужчина с кряхтеньем поднимается, достает новую бутылку из бара, наливает себе полный стакан, сразу делает изрядный глоток и медленно ходит по комнате, затем останавливается у камина.

Мужчина:

– 25 лет назад. Ночью я шел по улице и услышал крик. Зашел в подворотню и увидел, что трепыхающуюся женщину затаскивают в кусты. Их было трое. Я подбежал к ним, захотел остановить. Один достал нож. До сих пор помню, как это кривое лезвие поблескивало в лунном свете. Я посмотрел ему в глаза и понял – ударит. И я словно почувствовал, как клинок входит мне под ребра, ощутил это ледяное и неотвратимое внутри. Я замер, в голове помутилось. Он смотрел на меня, я смотрел на нож. Потом я развернулся и ушел.

Девушка:

– Какой ужас! Вы сожалеете о том, что так поступили?

Мужчина:

– Не проходит и дня, чтобы я себя не проклинал за трусость.

Девушка:

– Но ведь вы бы ее не спасли. Просто вас бы убили, и всё!

Мужчина (ожесточенно):

– Ну и что? Я обязан был попытаться. Если бы умер – значит такая планида.

Девушка:

– А что произошло с женщиной – вы не знаете?

Мужчина:

– Узнал, что ее оставили в живых. На следующий день я обошел больницы, морги, навел справки в полиции: не было ни убитых, ни пропавших. И…

Девушка:

– И?

Мужчина:

– Одно заявление об изнасиловании. Мне пришлось заплатить следователю, чтобы узнать ее адрес. Я нашел эту улочку на окраине. Подкараулил женщину. Увидел ее с синяками и ссадинами на лице. Но лицо ее узнал. Хотел к ней подойти, но не смог.

Девушка:

– И больше ее не видели?

Мужчина (глухо):

– Видел…

Девушка:

– Когда?

Мужчина:

– Через полгода, чуть больше. Она выходила из церкви святого Доминика. Живот был хорошо заметен.

Девушка:

– Господи, неужели…

Мужчина:

– Не знаю. Может быть.

Девушка:

– И она не сделала аборт?

Мужчина:

– Если сильно верующая – не стала бы.

Девушка (задумчиво):

– Церковь святого Доминика. У них же приют…

Мужчина:

– Вы так побледнели.

Девушка:

– Ничего. Не жалеете, что рассказали?

Мужчина:

– Нельзя жалеть о том, что был искренним. Сожаление – моральная оценка. А искренность – это внутренняя правда; правда – проекция истины. А истина вне категорий морали. Мораль начинается там, где появляется ложь. Кроме того, мне надо было выговориться. Я никогда никому это не рассказывал. Всю жизнь чувствовал свою вину. Я думал, если начну писать добрые, светлые книги, то хоть как-то оправдаю свое дальнейшее существование. Но теперь понимаю – я должен был умереть там, на этом ноже.

Девушка:

– Не говорите так. Вы очень нужны.

Мужчина:

– Кому?

Девушка:

– Тому, кто вас любит.

Первые лучи солнца пробиваются сквозь прореху в плотных гардинах и падают на диктофон, лежащий на столе, который окончательно разрядился к этому времени, помигал на прощание и погас.

Сцена 3.

Скудно обставленная квартира. Двое в комнате. Знакомая девушка в ветровке и худощавый парень в домашней поношенной одежде. Уже почти темно, но свет не зажжен.

Девушка стоит в центре комнаты. Парень полулежит на узком диване, не смотрит на девушку, он явно напряжен, но пытается придать голосу и позе некоторую расслабленность и даже развязность.

Парень:

– Не успела домой вернуться и снова куда-то намылилась?

Девушка не отвечает.

Парень:

– Ну как?