Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона - Никита Василенко

него такой счастливый взгляд, что он опешил. Опомнился быстро и не оглядываясь поспешил к своим гребцам:

– Каждому взять по мешку. Бросать одновременно по моей команде.

Гребцы, разобрав тяжелые мешки, притаились за высокой деревянной стеной.

– Приготовились! – Трибун приник лицом к обзорной бойнице, одновременно рукой указывая, из какого именно места следует бросать мешки.

Внизу сарматы, дождавшись, когда град камней стих, толпой устремились на хлипкий мостик, пытаясь поскорее проскочить назад. Германик махнул рукой: «Бросай!»

Гребцы поднялись и разом сбросили тяжелые мешки, круша шеи, ломая позвоночники, оглушая и убивая степняков. До самого неба донеслись вопли ужаса и отчаяния.

В бессильном гневе закричали сарматы с другой стороны рва, желающие сейчас, немедленно отомстить за павших побратимов, но стрел-то у азартных стрелков уже не осталось! Хромой Ждан, не таясь от врагов, поднялся во весь рост над кольями и что-то прокричал противникам. Слышно были, как те взвыли от обиды.

– Чем ты их так достал? – полюбопытствовал Германик, когда охотник, сильно припадая на порядком натруженную за день ногу, подошел к нему.

– Посоветовал трахнуть своих кобыл, коль антские женщины им сегодня не дали! – излучая невыразимую радость, доложил Ждан.

Трибун, который, по его собственному мнению, безусловно, обладал чувством юмора, на этот раз даже не ухмыльнулся. Не до того! Оглядел грязную, пропитанную кровью площадку. Распорядился унести четверых убитых, включая мальчишку, и двух раненых стрелков-антов. Осторожно выглянул за частокол. Сарматы ушли далеко в степь, оставив десяток неподвижных тел возле земляного вала.

– Калеб! – обратился офицер к чернокожему гиганту. – Оставайся «на стене»!

Он осмотрелся, ища глазами грека-переводчика. Того, естественно, нигде не было. Однако Калеб все понял правильно и без перевода. Убедившись в этом, командир добавил:

– Я тебе пришлю еще двух антов. – Он показал два пальца на руке. Калеб кивнул.

Деревянная площадка опоясывала городище на Юрьевой горе внутри острого высокого частокола. «Пока окончательно не стемнело, надо бы оглядеть все вокруг, но как это сделать без сопровождающего?» – подумал Германик.

– Где та женщина, белокурая антка, которая назвалась главной?! – спросил он у Хромого Ждана, который замешкался перед крутым спуском.

– Смила? – переспросил тот. Увидев недоумение на лице своего нового командира, объяснил: – Имя ее – Смила. Так ты сам ее услал вниз, вот она и схватила сыновей в охапку на радостях!

«Великий Митра! – мелькнула мысль. – Мне следовало сразу догадаться. От белокурой только белокурые и могли родиться. Анты-то другой породы!»

Трибун поспешно сбежал вниз, приказав Хромому Ждану оставаться на месте вместе с Калебом.

– Вы тут – единственные солдаты. Анты не в счет. Под утро Идарий с Овдием и Кожемякой вас подменит. А пока еще светло, покараульте. Если степняки решат все-таки забрать своих покойников, подпустите ближе и стреляйте доброхотов без жалости!

На войне милостыни не подают. Павших можно использовать как приманку. У трибуна, с боями прошедшего половину Малой Азии, на этот счет сомнений не возникало.

Внизу, однако, Константина Германика ожидала уж совершенно невероятная сценка. Уцелевшие анты-стрелки, рассевшись на деревянных колодах, понуро жевали черствые хлебные лепешки. Юное поколение, забыв, что рядом с прикрытым тряпкой лицом стынет труп их ровесника, вприпрыжку носились возле крепостных ворот. За игрой жадно следили двое близняшек, которых антка крепко прижала к себе, не отпуская.

– Хайре, Смила, – подошел офицер к женщине.

– Хайре, римлянин, будь здрав и ты, – обреченно сказала она, выпуская из объятий детей. – Ты все видел. Сколько нам осталось? Доживем до утра?

– На все воля Божья, – трибун уклонился от прямо поставленного вопроса. – Покажи укрепления.

Белокурая красавица глубоко вздохнула и, бросив взгляд на сыновей, которые тут же присоединились к играющим детям, стала подниматься по крутой лестнице на пахнущий кровью помост.

Германик направился за ней и тут с удивлением обнаружил, что один вид крутых бедер, стройных мускулистых ног, коленок, задиравших подол длинной рубахи, идущей впереди женщины вызвал у него непреодолимое плотское желание.

«Нашел время!» – попенял он себе и не к месту вспомнил злую шутку охотника Ждана по поводу сарматских кобылиц.

Наверху Смила обернулась и, встретив взгляд римлянина, недоуменно спросила:

– Что тебе так поразило?

Константин Германик смущенно закашлялся:

– У тебя это… Что это? В ушах…

Антка, по имени Смила, остановилась, с удивлением посмотрев на него. Затем, выпростав локти из-под плаща-накидки, поднесла белые как снег руки к маленьким золотым кружочкам, которые были искусно присоединены к кожаному обручу, служившим основой матерчатой шапочке, удерживавшей сноп светлых, чуть рыжеватых волос.

– Это колты, украшения такие. Тебе нравятся? Каждый колт – солнышко, один из моих сыночков. Надо же, я их не потеряла даже под стрелами.

Кого не потеряла: колты или мальчишек – трибун не понял. При движении ткань рубахи на груди молодой женщины натянулась, подчеркивая соблазнительные полукружья. Константин Германик с трудом отвел глаза, сглотнул слюну и хрипло произнес:

– Очень красиво.

В такой момент и в такой ситуации прозвучало это двусмысленно. Но антка вдруг разгадала грешные мысли трибуна. Женщина покраснела.

Из оцепенения ее вывел голос Хромого Ждана:

– Смила, степняков не видно. Они не могут прокрасться с тылу?

Антская предводительница мгновенно овладела собой:

– И впрямь, благородный трибун. Нам стоит осмотреть все укрепление.

Не дожидаясь ответа, она взошла на деревянную оборонительную площадку, располагавшуюся внутри частокола.

Смеркалось. Время от времени антка и римлянин замирали, вслушиваясь в звуки за частоколом, после чего осторожно выглядывали, быстро осматривая местность у водной преграды.

Беда в том, что защитный ров не соединялся с рекой и был неглубок, ведь подпитывался дождевой водой да остатками талого снега. Впрочем, пока для степняков и эта преграда была непреодолимой. Ров выгибался полумесяцем, прикрывая сторону городища, глядевшую в степь. С боков городище было прикрыто глубокими и крутыми оврагами, что спускались к полноводной Черной речке. Земляной вал с учетом природной высоты Юрьевой горы был здесь просто непреодолим.

Не опасаясь лучников, трибун внимательно осмотрел все внизу. Тьма поднималась из мрачных оврагов, повеяло холодом, влагой. Кажется, женщина рядом зябко поежилась.

– Страшно? – не оборачиваясь, спросил Константин Германик.

– Очень страшно, – тихо произнесла антка. – За детей. Если бы не они, я бы сейчас прямо вниз бросилась. В воду.

Римлянин пожал плечами: «В воду всегда успеешь». Его посетила мысль, вернее, тень мысли, которую он упустил при отражении атаки сарматов.

Смила в этот момент вышла из тени, и полная луна осветила ее светлые волосы. Германик мгновенно вспомнил легенду о светловолосом степняке и его юной возлюбленной. Но это – не главное. Главное сейчас – подземный ход!

– Под крепостью должен быть тайный переход, – даже не спросил, а категорично заявил трибун.

Смила сразу не поняла, а