Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

На кладбище загляни, чтоб яму как следует выкопали. Двоих мужиков договорила. Велела им рыть рядом с папашиной могилой... В гроб стружек намостишь. Да заедь домой — подушку уложим. Смертную одежду тоже возьмешь...

— Собирай, — прервал ее Кондрат. — Прихвачу зараз с собой, чтоб не колесить по деревне, лишний крюк не делать.

Он занес узел Лаврентию. У того дела подвигались споро.

— Осталось крышку собрать до кучи. — Смахнул со лба пот, глянул на Кондрата, усмехнулся: — Что это тебя кидает? Или спьянел? Так вроде не от чего.

— От горести, — осклабился Кондрат. — Как сгадаю — сиротой стал, так и валит меня жаль. — Он похлопал Лаврентия по плечу, — Поспешай, Лаврушечка, а я пошел Ремеза шукать. Зараз приеду...

Петра он нашел во дворе магазина сельпо. Тот долго прикидывал, сколько запросить, говорил, что за товаром надо ехать, что кони притомились, что овес подорожал, мялся, жался.

— Не сомневайся, — убеждал Кондрат. — Мигом вернемся.

Приехали они, когда Лаврентий уже наживлял гвозди но краям крышки. Кондрат кинулся к нему целоваться.

— Золотой ты человек, Лаврушечка. Пообещал — сделал. Вот уж за что уважаю. А ты сомневался, — повернулся он к Петру. — Тут, брат, ни минуты простоя. Хоть зараз — со двора. Токи мы малость погодим, — продолжал Кондрат, выставляя поллитровку.

Лаврентий, которому тоже ударил хмель в голову, почуяв дармовую выпивку, не захотел оставаться дома.

— Подсоблю, — сказал он Кондрату. — Как в таком деле не подсобить.

Кондрат припал к нему.

— Век не забуду, Лаврушечка. Зараз приедем — накроем Ульяну еще на пол-литра.

Они шли рядом с бричкой. Петро понукал лошадей, легонько подстегивая их вожжами. Возле Емелькиного подворья сказал:

— Глядите, Емелька кустарем заделался.

На воротах Емельяна Косова красовалась вывеска: «Подчинка сапог, штиблет и протчая обувка».

— Кажут, в допре научили сапожницкому ремеслу, — проговорил Лаврентий.

— Емелька дурак, — прервал его Кондрат. — От него баба сбегла. И правильно. Дело не в том. Как бы нам еще бутылкой разжиться, вот в чем загвоздка. А то как бы теща в обиде не осталась. Мне главное — теще потрафить.

— Сам кажешь — Ульяну потрусим, — забеспокоился Лаврентий.

— Точно, — кивал Кондрат. — Только это когда будет? А душа зараз горит, вот в чем стихия... — И вдруг закричал: — Стой! Стой, Петро! Придержи коней. Мотьку проехали!

— Куда ты? — окликнул его Петро.

— Пожди трохи, к твоей крале заскочу, — отозвался Кондрат. Сдернул с себя пиджак, повернулся к Лаврентию: — Идем. Выторгуем зараз пару бутылок самогона.

Мотька — крепкая рябоватая молодка, самогонщица и перекупщица, о которой чего только не говорят. Живет она — не тужит. То один заскочит, то другой. И не с пустыми руками. Не раз бабы, сговорившись, впутывались ей в волосы, расписывали ногтями лицо. А с нее — как с гуся вода. Еще и насмехается над обманутыми женами: «Коли мужики сигают в гречку — на себя пеняйте. Знать, секрета любви не разумеете. Спробуйте ежака себе подкладать».

Вот такая Мотька. Наметанным глазом она сразу же определила, что пиджак по меньшей мере тридцатку стоит.

— Ну? — уставилась на Кондрата. — Что это за лохмотья суешь?

— Да что ты, Мотенька! — опешил Кондрат. — Побойся бога! Какие лохмотья? Ты ж глянь.

Мотька снова пощупала товар, в раздумье сказала:

— Разве что бутылку занапастить?..

Кондрат возмутился:

— Как за бутылку отдать, краще пошматую!

— Ладно уж. — Мотька пренебрежительно кинула пиджак на лежанку. — Пользуйтесь тем, что жалость у меня к вам, алкоголики пропойные. — Вынесла две бутылки, ткнула им: — Чтоб вы уже залились тою самогонкой.

— Горит? — деловито осведомился Кондрат.

— Нешто первый раз берешь?! — накинулась на него Мотька.

— Во, чертова баба, — Кондрат попятился к двери. — Бувай здорова. Женихов тебе поболе! — вываливаясь из дома, крикнул он.

Вскоре они въехали в больничный двор. Отдали Гуровне узел со смертной одеждой. После небольших формальностей Кондрату выдали покойницу. С горем пополам ее втиснули в гроб.

— Закоротили гробок, — укоризненно качнула головой няня. — Что ж то за мастер делал? Руки бы ему покорчило.

— Не, Гуровна, — озразил Кондрат. — В самый раз ящичек. — Налил ей самогона. — Бери, пей.

— Нет, нет, — замахала руками няня. — Как можно? На службе я... Или пригубить? — Потянулась за стаканом. — Не хотела помирать. Ой, как не хотела, — продолжала Гуровна. Выпила, ладонью вытерла губы, перекрестилась: — Царство небесное.

А Кондрат наливал уже Петру, потом — Лаврентию, себе. Приговаривал:

— Не-е, уж как Кондрат поминает тещу — так таго она и не заслуживает вовсе. А что? — уставился на Лаврентия, хотя тот и не перечил. — Для тещеньки ничего мне не жаль: остатнюю рубашечку заложу.

— Езжайте, езжайте с богом, — выпроваживала их Гуровна. — Ульяна небось уже очи проглядела.

— И то, — наконец согласился Кондрат. — Ульяна у меня... Что ж Ульяна наказывала? — Стал свертывать «козью ножку». — А, сгадал, — Повернулся к Петру: — Трогай прямым сообщением на кладбище. Ямку поглядеть велела.

Хмель сделал Петра покладистым.

— На кладбище так на кладбище. Все одно с тебя плата.

Кондрат шел рядом с Лаврентием, говорил ему:

— Видишь, какая в ней вредность сидит. Уже померла, а с Кондрата тянет.

— Похоронить — что пожар перенесть, — поддакнул Лаврентий.

— Вот и я к тому, — совсем захмелев, подхватил Кондрат. — Взять взяла в приймы — не совладала против нашей с Ульяной Любови. Токи ж и помытарила... Ну да Кондрат лиха не помнит. Не-е. Обхаживала бога, чтоб в царствие небесное встрять? Пожалте. Почему не порадеть человеку.

Могила была готова. Заглядывая в яму, Кондрат пьяно качнулся и едва не свалился в нее. Он успел схватиться за Лаврентия, которого тоже качало из стороны в сторону, заговорил к немуг

— Давай, Лаврушечка, сотворим благо. — Потащил его к бричке, взялся за гроб, — Бери с того краю. Ну, ссаживай.

— Вы, что, в своем уме? — вмешался Петро. — Что выгадали? — попытался он их образумить.

— Не перечь! — решительно отстранил его Кондрат. — Ты кто? Возчик. Нанялся — продался. Твое дело — сторона.

— А он зять родной, — тыча