Екатерина Арагонская. Истинная королева - Элисон Уэйр

Екатерина недолюбливала Бекингема, но не верила, что он виновен в измене королю. Если краски сгустили и представили дело Генриху в самом мрачном виде, это было делом рук Уолси. В будущем Екатерина собиралась проявлять бóльшую осторожность и не становиться на пути у всесильного кардинала. Она и без того опасалась, что Уолси уже наточил зуб против Испании.

В те дни, обедая в узком кругу с Екатериной, Генрих обязательно посылал за Томасом Мором, чтобы повеселился с ними – так называл это сам король. Нередко призывал он Мора и в свой кабинет, откуда не выпускал часами, обсуждая вопросы астрономии, теологии и геометрии. Последний предмет особенно увлекал Генриха, а на Екатерину навевал невыносимую скуку.

Она беспокоилась, что Генрих целиком завладел Мором. Король не переставал подшучивать над его нежеланием жить при дворе. Недавно Мор позволил себе обронить в разговоре, что уже много месяцев не имел возможности съездить домой к жене и детям. Генрих остался глух к намекам. Он любил общество Мора и все время просил у него советов по поводу своего трактата против Лютера, который писал на латыни. Больше года Генрих потратил на этот труд, и Екатерина присутствовала на многих затягивавшихся допоздна дискуссиях между королем и сэром Томасом, который разделял опасения своего господина относительно ереси.

Мор был верным католиком, и это вызывало симпатии Екатерины не меньше, чем его цельная прямодушная натура. Она была рада, что этот человек стойко поддерживал желание короля уничтожить новую ересь в зародыше.

– Не вижу ничего дурного в том, чтобы обсуждать отдельные положения церковной доктрины, – сказал однажды Генрих во время позднего ужина, за которым собрались они втроем. – Но ересь – это совершенно другое дело, и меня ужасает, что учению этого ничтожества может поверить хоть кто-то.

– Я абсолютно согласен с вашим величеством, – заявил Мор. Обычно он был мягок, но сейчас глаза ученого мужа сверкали. – Ересь – это болезнь, разъедающая верхушку Церкви. Ее нужно вырвать с корнем и уничтожить.

– Аминь, – сказала Екатерина. – Я опасаюсь за души тех бедных невежд, которые увлеклись этим опасным учением.

– Я разумный человек, – продолжил Генрих, – и знаю, что в Церкви есть злоупотребления, но я не стану поощрять ересь как средство их исправления. Это подрывает установленные Небом основы порядка в нашем обществе и вызывает у низших классов разочарование в государственных устоях.

– Это ведет к вечному проклятию, – добавил сэр Томас. – Вот почему сожжение еретиков есть акт милосердия: они получают представление об адском пламени и раскаиваются на пороге смерти. А если нет, тогда пусть не надеются на воскрешение из мертвых, а мир очистится от скверны.

Генрих с воодушевлением кивал:

– Я не потерплю ересей в своем королевстве и не допущу, чтобы идеи Лютера набирали силу. Он отрицает даже святость уз брака. Что ж, я намерен защитить это таинство, которое превращает воду желания в изысканное вино. Кого соединил Бог, тех никакой человек разлучить не властен! – Он улыбнулся Екатерине. – Лютер также отрицает авторитет папы, но я написал, что все истинно верующие признают Римскую церковь своей матерью. Честно говоря, я столь многим обязан папскому престолу, что не могу не оказать ему достойных почестей. Я намерен и дальше распространять и поддерживать власть папы на высочайшем уровне.

Екатерина улыбнулась в ответ, с гордостью замечая пылающий в глазах супруга жар. Словно истинный крестоносец, он неудержимо рвался встать на защиту Церкви.

Папа принял трактат Генриха с восторженными похвалами и в благодарность даровал ему титул «Защитник веры». Книга короля была напечатана, одобрена критиками и снискала широкую известность. Генрих купался в волнах низкопоклонства и лести.

Потом пришло послание от самого Мартина Лютера.

– Он смеет говорить, что я распалился, как взъярившаяся шлюха! – ревел Генрих. – Он пишет – прошу прощения, – что затолкает мою наглую ложь мне в горло. Он даже имеет наглость высказывать подозрения, что эту книгу написал вместо меня кто-то другой. Что ж, он будет принужден взять свои слова обратно. Я напишу этому ничтожному, больному, ополоумевшему барану, что всем прекрасно известно: эта книга моя и, клянусь, написал ее я!

Король негодовал и на протяжении всего праздничного застолья, устроенного при дворе, дабы отметить получение им нового титула, метал по сторонам гневные взгляды.

Екатерина пыталась разрядить обстановку.

– Не берите близко к сердцу этого негодного монаха, – утешала она Генриха. – Чего стоит его мнение, когда вас так высоко оценил папа?

– Я надеялся своими доводами заставить его замолчать!

Королевский шут, видя, что его господин удручен, выскочил вперед, звякнул унизанной колокольчиками палкой и скорчил гримасу.

– Что печалит вас, добрейший Генрих? – крикнул он. – Да бросьте! Давайте будем защищать и утешать друг друга, а вера пусть позаботится о себе сама!

Хотя король и был изрядно не в духе, даже он не мог не засмеяться над этой шуткой.

В мае со всей возможной роскошью был устроен турнир в честь послов Карла. Екатерина заняла свое обычное место на королевском балконе над турнирной площадкой, фрейлины уселись рядом с ней, оживленные предвкушением зрелища, ведь в турнире должен был принять участие сам король.

Вот и он, въезжает на площадку на великолепном, покрытом попоной коне, делает круг, кланяется с седла своей королеве, принимает восторженные аплодисменты ее фрейлин. Потом Генрих подобрал поводья и развернулся, тут Екатерина увидела, что сзади на попоне из серебряной парчи написано: «Она пронзила мне сердце».

На мгновение Екатерина обомлела. Чем она могла его расстроить? В обращении супруга не было и следов обиды.

И тут Екатерину осенило: ведь эти слова предназначены не ей! Голова закружилась. Турнирная площадка, балконы, море лиц – все поплыло перед глазами как в тумане.

Рыцари нередко помещали подобные девизы на попонах своих коней: это входило в правила любовной игры, которую вели при королевских дворах столетиями. Джентльмен – обычно одинокий джентльмен, а таких при дворе было немало – часто без особых надежд на успех посвящал себя леди, которой желал служить, леди с удовольствием становилась его госпожой, даже если была замужем или намного выше его по положению. Поклонник мог годами томиться и жаждать ее любви – как считалось, недосягаемой. Крайне важна была таинственность: никому не следовало знать имя избранницы. Отсюда и девизы, выражавшие душевную муку.

Как принцесса, а потом и королева, Екатерина никогда не играла в эту игру. Екатерина могла зажечь чувства во множестве поклонников, но целомудренное испанское воспитание не позволяло ей делать этого. Тем не менее своих фрейлин она не порицала, если те занимались этим с виду безобидным флиртом, и любила слушать их разговоры.

Но Генрих всегда был сдержан и тактичен. Со времен недолгих ухаживаний за Екатериной он больше не посвящал себя искусству придворного флирта. Она благодарила Господа за то, что муж не держал при дворе и не выставлял напоказ своих любовниц, но совершал свои неблаговидные поступки тайно. И вот теперь он, женатый мужчина, объявлял всему миру о своих страданиях по женщине – а как еще это можно понять? Такое поведение было не в его стиле и совершенно против правил.