Истина - Эдуард Хруцкий

Лена… Это все несерьезно. Даже в постели, когда она шептала ему нежные слова, ему казалось, что говорит она, как в своем рекламном клипе: «В жвачках „Ригли“ каждый найдет то, что ему по вкусу».

Все решено.

В кабинете он сел в кресло, поднял телефонную трубку, набрал знакомый номер дежурного Службы внешней разведки.

— Дежурный полковник Столяров.

— Это говорит генерал-майор в отставке Вдовин…

— Минутку, товарищ генерал.

Дежурный, видимо, нажал кнопку компьютера.

— Слушаю вас, товарищ генерал.

— Срочно вышлите опергруппу ко мне на квартиру.

— Что случи…

Вдовин не дослушал и положил трубку.

Он передернул затвор пистолета, положил оружие на стол, закурил сигарету, сделал несколько жадных затяжек.

Ну вот теперь все.

Он взял пистолет, прижал холодный ствол к виску. Потом передумал, сунул дуло в рот, почувствовал маслянистый, горьковатый холодок металла и надавил на спуск.

Вечером в баре гостиницы «Ланкастер» к нему подошел Лобанов.

— Для тебя сообщение.

— Давай.

— Завтра в одиннадцать быть на Цветочном аукционе. На третьем этаже, у пятой аукционной кабины тебя будет ждать связник.

— Пароль?

— Не надо, он тебя знает, и ты с ним прекрасно знаком. От него получишь дальнейшие инструкции.

Пока он ехал до Аальзмеер, где на Легемеедюик, 313 располагался Цветочный аукцион, шофер такси, прилично знавший английский, рассказывал Борису о чудесах цветочной торговли.

И когда машина наконец остановилась на паркинге, рядом со светлым зданием, на стене которого пересекались два красных тюльпана, Борис вздохнул с облегчением. Поднадоел ему малость этот говорливый мужичок. Он вылез из машины, огляделся. На стоянке теснились туристские автобусы. Видимо, посещение этого места входило в обязательную программу.

У здания толпились люди с рекламными проспектами. Какие-то милые старушки рассматривали в киоске луковицы тюльпанов.

Кондрашов вспомнил свою покойную бабушку Надю, страстную любительницу цветов. Она, наверное, была бы счастлива попасть в этот заповедник растительной роскоши.

Борис поднялся по лестнице на второй этаж. До назначенного времени оставалось еще семь минут.

Он с любопытством поглядел вниз. Там сновали вагонетки, наполненные гвоздиками, тюльпанами, розами.

Он стоял на овальной галерее. По бокам ее расположились аукционные кабинки. За их стеклянными стенами, как в немом кино, люди кричали, поднимали карточки. На электронном табло загорались цифры и непонятные Борису знаки.

Беззвучно кричали маклеры, с легким гулом двигались на первом этаже вагонетки с цветами, шустрили по галерее туристы.

Густой цветочный запах что-то неясное напоминал Кондрашову, а вот что — он никак не мог вспомнить. Борис посмотрел на часы. Пора.

На третьем этаже посетителей почти не было, да и аукционные кабинки пока были пустыми. Он начал считать.

Первая.

Вторая.

Третья.

Четвертая.

У пятой, облокотившись на перила галереи, стоял Серега Попов.

Борис даже обрадоваться не успел.

Он увидел, как его дружок поднимает пистолет.

Вот и все. Вот и отгулял ты, Борис Кондрашов.

За его спиной раздался тихий хлопок.

Серега дернул головой и, перекинувшись через перила, рухнул вниз, в вагонетку с цветами.

— Скорее! — Бернар схватил Бориса за руку, потащил к выходу.

— Откуда ты?

— Я же обещал тебя прикрывать.

В машине Бернар протянул ему бутылку виски.

— Пей.

Кондрашов сделал два жадных глотка. Стало легче, и он вспомнил, откуда знаком ему этот цветочный запах. Так обычно пахнет в ритуальных залах на похоронах.

— Я узнал этого парня, — сказал Бернар, — это один из твоих друзей, перед которыми у тебя есть обязательства. Не так ли?

— Неужели ты его запомнил с той ночи?

— Еще бы. Он снял с меня часы и отобрал деньги.

— Разве ты этого не делал, Бернар?

— Я? — Француз засмеялся. — Делал, конечно, когда служил в Иностранном легионе.

Борис замолчал. Выпитое виски хозяйничало в нем, расслабляя, делая все происшедшее простым и нестрашным.

Неужели Сережка Попов из-за своей глупой жадности приехал убивать человека, который трое суток тянул его, раненного, по джунглям, отбиваясь от южноафриканских коммандос и местных чернозадых инсургентов?

Неужели забыл все это Серега Попов? Продал его за золотые цепочки, джакузи в ванной, подержанный «мерседес».

Но он же не сам поехал в тихий Аальзмеер убивать своего командира и друга. Его послали. И дал команду Новожилов, потому что Вдовин не стал бы делать этого на свой страх и риск. Значит, Новожилов испугался, что всплывут московское и амстердамское убийства. Два банкира, связанные с «Астрой», умирают одинаковой смертью.

Но больше всего боялся тот, кто стоял за спиной Новожилова, и его-то Кондрашов прекрасно знал. По заданию Новожилова он перевозил сумку, полную долларов, в Париж для господина вице-премьера.

Он, сука, и приказал Новожилову убить его. Лживая, жадная, грязная тварь. Столп русской демократии. Надежда прогрессивных сил новой России.

Если бы эти кухонные трибуны, полудиссиденты, несостоявшиеся ученые, которых так щедро, на свою беду, вскормила советская власть, знали бы, кто выступает перед ними на демократических съездах в бывших цековских пансионатах, то они бы наверняка выбрали себе других вождей.

Значит, нужно сделать так, чтобы об этом узнали. А «ягуар» француза уже петлял по узким улочкам Амстердама, выскочил на набережную канала и остановился.

— Приехали, Борис, — Бернар вышел, — прошу в мой дворец.

Кондрашов увидел баржу, намертво пришвартованную к камню канала.

Они прошли по сходням. Бернар открыл дверь, и Борис очутился в красивой гостиной, уставленной кожаной мебелью.

— Хочешь есть? — спросил хозяин.

— Хочу, — ответил Кондрашов.

Бернар позвонил по телефону, и минут через десять мальчишка в куртке разносчика принес еду из китайского ресторана.

Пока Бернар накрывал на стол, Кондрашов курил и думал о том, что у него есть два пути.

Первый — безумный. Вернуться в Москву и разобраться со всей этой мразью.