“…я прожил жизнь”. Письма. 1920–1950 гг. - Андрей Платонович Платонов

class="p1">Я приглашен как постоянный сотрудник в “Красную звезду” (это большая честь), затем в “Красный флот” и в журналы “Красноармеец” и “Краснофлотец”[949]. И еще, и еще – работы уйма. Скоро поправятся наши и денежные дела: я смогу выслать денег побольше.

Рассказ “Броня” произвел на редакцию огромное впечатление, он привел их в “дикий восторг”, как мне они сами говорили. Когда я по их просьбе прочел его вслух, то по окончании чтения большинство моих слушателей плакало, а один разрыдался. Вы сходите в библиотеку и там почитайте “Кр<асную> звезду”.

Теперь о вашем вызове. Я уже поставил об этом вопрос ребром – перед теми, от кого это зависит. Мне обещали это сделать твердо: “ваша жена и сын будут зимовать с вами”, сказали мне. В течение сентября, я думаю, это все решится, если позволит общая обстановка. На всякий случай, однако, жилище вам будет обеспечено и в Уфе. Туда уже дважды посланы соответствующие категорические распоряжения. Это будет сделано обязательно.

Я уже писал вам, что был на зап<адном> фронте[950]. В десятых числах сентября я, видимо, поеду на воронежское направление, как военный корреспондент, и уже надену шинель[951]. Посмотрю, что стало с моей родиной. Схожу на могилы, поплачу надо всеми мертвыми.

Я видел на фронте храбрейших людей, которые, однако, не могли ни слушать музыку, ни видеть цветы, – плакали. Вообще, Муся и Тотик, повидать пришлось многое даже за краткое время. Увижу и переживу еще больше. Пишите мне, дорогие мои.

Привет Кононову. По моей просьбе Фадеев назначил его секретарем всех уфимских москвичей, а бюро распустил[952]. Но вы это уже знаете.

Будем жить, работать и ожидать, когда мы опять будем неразлучны. Как действительно здоровье Тоши? Почему он так мало был в санатории? И дало ли это хоть маленькую пользу? – (большой, конечно, и не могло быть). При всякой возможности буду посылать вам посылки. У меня сейчас есть масло слив<очное>, сахар, крупа, – сверх того, что мне нужно, – но не знаю, с кем послать. Будем жить друг для друга, мы еще будем счастливы. А если уж что случится, если суждено, то смерть моя будет непостыдной, она будет смертью русского солдата. Жалко, что не всё еще написал и сердце еще полно силы.

Целую и обнимаю вас. Ваш Андрей.

<Приписки сбоку листа> P. S. Посылку Тамаре взяла тетя Ната, она уже отправила ее в Свердловск[953].

P. P. S. Ел<ена> Виктор<овна>[954] обещала на днях принести туфли для Муси, но не приходила пока.

Впервые: Волга, 1975. С. 175 (фрагмент).

Печатается по: Архив. С. 540–542. Публикация Е. Антоновой.

[266] М. А. и П. А. Платоновым

5 сентября 1942 г. Москва

5/ix–42.

Дорогие Муся и Тоша!

Сегодня в “Красной звезде”, общей газете Красной Армии, напечатан (в сильно сокращенном виде) мой рассказ “Броня”, прочтите его. Он завтра будет передан и по радио[955]. Как бы я хотел повидать вас. Делаю все возможное, чтобы вызвать вас домой. Но сейчас – новые строгие правила. Надеюсь, что все же это удастся. Вы не волнуйтесь, живите терпеливо и спокойно. Я забочусь о вас. Скоро мне дадут военное звание (думаю, надо бы шпалы три); вероятно, я получу звание по флоту и на старости лет одену форму моряка[956].

Обнимаю вас. Ваш А.

(Приписка сбоку листа) Весь день не работал: ко мне началось форменное паломничество. Завтра спрячусь к брату Петру.

Печатается по первой публикации: Архив. С. 543. Почтовая карточка. Публикация Е. Антоновой.

[266*] В. О. Перцову

30 октября 1942 г.

Дорогой Виктор Осипович!

Не забудь пожалуйста возвратить мне рукопись “Рассказ о мертвом старике”[957]. Ее можно оставить у девушки в Клубе[958] на мое имя или зайти с ней (с рукописью, а не с девушкой) ко мне в гости.

Жму руку.

Твой Андр. Платонов. 30/x–42.

Печатается по первой публикации: Страна философов, 2017. С. 624. Публикация Е. Антоновой.

Письмо выполнено на почтовой карточке, отправленной Платоновым с домашнего адреса (Тверской бульвар, 25, кв. 27) на московский же адрес Перцова (ул. Горького, д. 15, кв. 172). Как можно определить по штемпелю, письмо, которое должно было, между прочим, пройти обязательную военную цензуру, достигло адресата лишь 4 ноября.

Перцов Виктор Осипович (1898–1980) – критик. Перцов, как и Платонов, оказался в эвакуации в Уфе, где число эвакуированных писателей было самым малым в сравнении с другими отведенными для этой цели населенными пунктами (Чистополь, Ташкент). Естественно предположить, что это могло поспособствовать большему, чем в предшествующей московской жизни, сближению между ними. Ощущая свою изолированность и заброшенность в этом городе, Перцов совместно с критиком К. Зелинским, тоже находившимся в Уфе, в самый канун нового 1942 г. обратились с письмом к секретарю обкома БАССР И. С. Аношину. Примечательно, что в качестве примера тяжелого положения эвакуированных ими был выбран Платонов: “Мы должны обратить Ваше внимание на ненормальное положение, в котором оказались эвакуированные в Уфу московские писатели. Оно выражается прежде всего в нежелании соответствующих организаций создать хотя бы минимальные условия для продолжения литературной работы, в нежелании использовать наши силы, хотя бы даже в тех ограниченных возможностях (издательских и др.), какие имеются здесь. Мы обращались и в Отдел агитации и пропаганды Обкома. Но и здесь мы натолкнулись на глухую стену полнейшего равнодушия к нашей судьбе. Оно выражается в том, что никто не заинтересовался даже взять прибывших на учет, познакомиться с их творческими возможностями, узнать хотя бы кто что написал. Всем до единого московским писателям, эвакуированным в Уфу, отказано даже в такой элементарной вещи как столовка (не говоря уже о снабжении, лечебной помощи). Ответственный работник Отдела прямо заявил нам: «Мы вам ничего не обещаем». <…> Замечательный мастер художественного слова Андрей Платонов, чьи новеллы с таким успехом передавались (и передаются) по радио в Москве и в Куйбышеве, – ютится с семьей в хибарке на окраине города, в комнате с температурой в 2–3 градуса и без всяких средств к существованию. Мы просим в первую голову помочь ему (комнатой, столовкой). Нельзя, чтобы зазря пропадал такой выдающийся талант, хотя есть все возможности его сохранить. <…> В Уфе любой заезжий джаз, какой-нибудь модный исполнитель цыганских романсов пользуется куда большим вниманием и заботой местных организаций, нежели русский писатель” (Страна философов, 2017. С. 625–626). Перцову удалось возвратиться в Москву уже в марте 1942 г., где он оказался в новой для него атмосфере,